А время-то нынче опять переходное,
Походное время, то бишь безысходное.
Хотя всё же нам обеспечен исход
Проверенный – с этого света на тот.
«О, несовершенного вида глагол!..»
О, несовершенного вида глагол!
Пока ты струишься, года наши тянутся,
И двое влюблённых никак не расстанутся:
Ведь ты не допустишь подобный прокол.
Твой несовершенный пленителен вид.
И точка прервать твою речь не решается,
И время потише идти соглашается
И даже совсем замереть норовит.
«Ну что, скажите мне, банальней…»
Ну что, скажите мне, банальней
В банальном небе тучки дальней?
Ну сколько могут тьма и свет
Внушать, что им замены нет?
Как могут соловьи годами
Кормить нас старыми хитами?
Как делать первые шаги,
Топча затёртые круги?
Как всё, изъеденное молью,
Вдруг снова стало счастьем, болью?
«Ах, если бы не гул издалека…»
Ах, если бы не гул издалека,
Как бы дышалось под небесным шёлком,
Как бы игралось с солнечным осколком
И как бы ноша нам была легка.
Как бы спалось под детское «ку-ку»!
Но гул далёкий? Чьё он порожденье?
Угроза нам, сигнал? Предупрежденье,
Что не спастись и тем, кто начеку?
«Сегодня вместо крестного пути…»
Сегодня вместо крестного пути
Май бесшабашный в крестиках сирени,
С которыми дружны лучи и тени,
Очнувшиеся около пяти
От снов воздушных. Не хватает слов
Сказать, как рада, что не пропустила
Обряда. Тишину сирень крестила,
А крестик бел, и розов, и лилов.
«Тебе сегодня шах и мат?..»
Тебе сегодня шах и мат?
Но день ни в чём не виноват.
Он просто взял и наступил.
Он разве плохо поступил?
Он розовел, он голубел,
Он переделал массу дел!
Он даже ландыши родил.
А вот тебе не угодил.
Он ветром волосы ерошил
Тебе. Он был таким хорошим
И осознать не мог никак,
Зачем о нём сказал ты «мрак».
«Мизинчик дай. Давай мириться…»
Мизинчик дай. Давай мириться,
Мой белый день. Давай молиться
Ты – на меня, я – на тебя,
Друг в друге всякое любя:
Я – тучку, что мешает свету,
А ты – смешную строчку эту.
«О, как я хочу ладить с местом и временем…»
О, как я хочу ладить с местом и временем,
И чтоб они не были болью и бременем,
И чтобы мы были всегда заодно,
Во всём соглашались без всякого «но».
Но не получается, не получается.
Скажите, вообще-то такое случается?
На свете когда-нибудь кто-нибудь жил,
Кто с местом и временем нежно дружил?
«А вдруг в том пространстве, что небом зовётся…»
А вдруг в том пространстве, что небом зовётся,
Душа моя бедная не приживётся.
А вдруг для того, чтоб свободно летать,
Ей будет смертельно меня не хватать.
Вдруг, тела лишившись горячего, тесного,
Она ничего не захочет небесного.
Люблю тебя, моё перо.
Люблю за то, что ты летуче
И, написав «чернеет туча»,
Ты тут же пишешь «серебро».
Ты тут же во второй строке
Снег воспеваешь серебристый,
Но, покоряясь смене быстрой,
Дрожишь на вешнем сквозняке.
О, как же мы с тобой летим,
И как движенью доверяем,
И как стремительно ныряем
В тот миг, что горек и сладим.
А нынче мы с тобой вдвоём
Встречаем утро в упоенье,
И нерождённое мгновенье
Висит на кончике твоём.
«А я здесь уместна, Создатель, уместна?..»
А я здесь уместна, Создатель, уместна?
Лучам и теням со мной рядом не тесно?
В глазах у Тебя от меня не рябило?
Не много ли воздуха я потребила?
Я так до сих пор себе не уяснила:
Не то я кого-нибудь здесь потеснила,
Не то стала новым пространством, сосудом,
Чтоб Ты наполнял его радостью, чудом.
«Так глубоко тоску запрятать…»
Так глубоко тоску запрятать,
Чтоб никогда уж не достать.
Удариться – и не заплакать,
А только твёрже духом стать.
Удариться об острый угол,
Об острый локоть, злой прищур —
Да мало ли на свете пугал?
Но не отчаиваться, чур.
Долой тоску, что душит, гложет,
Довольно этой чепухи.
Но лишь одно меня тревожит —
Родятся ль без неё стихи?
Тетрадь вторая ТОЧНЕЕ О СЧАСТЬЕ
«А надо обратиться в слух…»
А надо обратиться в слух,
Чтоб слышать, как слетает пух
Небесный, как слетают строчки
То вместе, то поодиночке.
«Я пятнышком тёмным на снежном, на белом…»
Я пятнышком тёмным на снежном, на белом
Хожу, занимаюсь любимейшим делом —
Стихи сочиняю строка за строкой.
Тетрадка и ручка всегда под рукой.
Стихи сочиняю в заснеженной роще.
Они так просты. И бывают ли проще?
На то, что я в тёмном хожу, не смотри.
Поверь, у меня столько света внутри.
Чему-то я рада. Чему – не пойму.
Тому ли я рада, что тихо в дому,
Уютно и тихо. Тому ли я рада,
Что из дому вышла я в час снегопада,
Что снег ослепителен этой зимой
И что предстоит мне вернуться домой.
«Досадных промахов в избытке…»
Досадных промахов в избытке.
Как жаль, что нет второй попытки.
Вот бы улучшить то, что есть,
И опыт прежний свой учесть.
Но мне, чтоб быть тобой согретой,
Хватило и попытки этой.
А тишь-то какая! А свет-то какой!
Все в мире невзгоды ушли на покой,
И стало не страшно, и стало легко,
За счастьем не надо идти далеко.
Оно не жар-птица – снегирь на снегу.
Точнее о счастье сказать не могу.
«Хичкок, люблю твои страшилки…»
Хичкок, люблю твои страшилки,
Такие, чтоб тряслись поджилки.
Ты лечишь от душевных ран.
Смотри, как пялюсь на экран,
Как, позабыв свои недуги,
Весь фильм к соседу жмусь в испуге.
Ты весел, грозен, ядовит
И, слава Богу, плодовит.
«Кругом летят, спешат, разбрызгивая воды…»
Кругом летят, спешат, разбрызгивая воды,
А мы, сыночек мой, с тобою тихоходы.
Зато мы слышим всё, что зябликом пропето.
А может быть, на нас рассчитано всё это?
«Ты, жизнь, ещё не пролетела?..»
Ты, жизнь, ещё не пролетела?
И не спеши, тебя прошу.
Чем где-то там сидеть без дела,
Я лучше здесь помельтешу.
Здесь столько всяческих занятий!
Ну, например, вчера, смотри,
Мы день свой начали с объятий,
И пело, пело всё внутри.
«А любовь и стихи – это лишь утоленье печали…»
А любовь и стихи – это лишь утоленье печали,
Это просто попытка утишить сердечную боль,
Это лишь для того, чтобы ночи и дни не серчали.
А любовь и стихи – заклинанье моё и пароль.
А любовь и стихи – это помощь, пароль, разрешенье,
Петушиное слово, чтоб жить и сейчас, и потом.
А любовь и стихи – это шлюпка во время крушенья,
Это чья-то рука, чья-то помощь на спуске крутом.
«Постойте, я ещё не нагляделась…»
Постойте, я ещё не нагляделась,
Не вдумалась ещё, не поняла
Как вышло так, что жизнь куда-то делась,
Которая была мне так мила.
Постойте, я ещё совсем подросток.
Смотрите, тычусь до сих пор в азы.
Глаза мои болят от снежных блёсток
И от небесной чистой бирюзы.
Так ходить надоело. Ну что это – левой да правой.
Всё хожу да хожу, а взлететь не выходит никак
Над неровной землёй, надоевшей, любимой, шершавой,
Где всегда до конца, до последней черты только шаг.
Ах, взлететь бы, взлететь, приподняться
над ямой и кочкой.
Что там яма и кочка? Подняться б над всей маетой
И в сплошной синеве еле видимой маленькой точкой
Пролететь над когда-то пугавшей последней чертой.
«Я от нежности таю, как тает на солнце Снегурка…»
Я от нежности таю, как тает на солнце Снегурка.
Я от нежности таю к любому мгновению дня.
Мама, видишь оттуда, во что превратилась дочурка?
Я от нежности таю. Почти не осталось меня…
Да и день со мной нежен. К губам прикоснулся снежинкой,
Лёгким тельцем небесным, весёлым своим светлячком.
Мама, видишь оттуда, как таю над дивной картинкой,
Той, что сотворена на едином дыханье, молчком?
«В чью-то душу пробиться хочу…»
В чью-то душу пробиться хочу.
В чью-то душу пробиться пытаюсь.
Говорю, тороплюсь, спотыкаюсь,
То срываюсь на крик, то шепчу.
Ну впустите, впустите меня.
Бьюсь и бьюсь у закрытой калитки.
Но без этой безумной попытки
Я прожить не умею и дня.
«Разговоры ведя или делая нечто земное…»
Разговоры ведя или делая нечто земное,
Взять да вдруг распрямиться и руки на миг опустить,
В тишине наступившей услышать иное, иное
