«Хоть и делали больно порой…»
Хоть и делали больно порой,
всё равно как щенка, приручили.
Дали имя и в списки свои занесли.
В общем, жить приучили.
Эту бедную землю топтать стало необоримой привычкой.
Не хочу, чтобы имя моё вдруг однажды пометили птичкой.
Вряд ли птичку поставят, решив дать какой-то
подарок чудесный.
Нет, скорее, мой адрес земной захотят поменять
на небесный.
«А Россия уроков своих никогда не учила…»
А Россия уроков своих никогда не учила,
Да и ран своих толком она никогда не лечила,
И любая из них воспаляется, кровоточит,
И обида грызёт, и вина костью в горле торчит.
Новый век для России не стал ни эпохой, ни новью,
Матерится она, и ярится, и кашляет кровью.
Какие мы профи? Любители мы, дилетанты.
И те, что порхают и кружатся, встав на пуанты,
И те, что умеют по бешеным речкам сплавляться, —
Они всё равно ведь не знают, как с жизнью справляться.
Мы все в этом деле любители – не виртуозы.
Отсюда бессонница наша, и вздохи, и слёзы.
А тишина меня боится.
Наверно, надо затаиться,
Наверно, надо не дышать,
Чтоб тишину не нарушать,
Или хотя бы в сладкой муке
Рождать не чуждые ей звуки.
«Весна, я так завидую тебе!..»
Весна, я так завидую тебе!
Банальности твои не надоели:
Ни солнечные зайчики, ни трели,
Ни воды, что стекают по трубе.
Тебе расти не надо над собой,
Ты можешь повторяться сколько влезет,
Ведь всё равно твоим приходом грезят
И жадно ловят взгляд твой голубой.
«А мама собирается на бал…»
А мама собирается на бал,
И жемчуг бел, и цвет помады ал,
На стуле серебрится чернобурка —
Её не любит мамина дочурка.
Берет не любит, что с распялки снят,
И платье из панбархата до пят.
Ведь, значит, мама из дому уходит
И дочкин праздник из дому уводит.
Не надо было маму отпускать.
Вот где, скажи, теперь её искать?
«Когда вспоминала о прошлом – не счёты сводила…»
Когда вспоминала о прошлом – не счёты сводила,
А тех, кого нету на свете, проведать ходила.
Дворы и подъезды и комнаты их освещала
И с грустной улыбкой себя самоё навещала,
Чтоб снова водить перьевой фиолетовой ручкой,
Чтоб снова побыть обожаемой дочкой и внучкой.
«Заклинаю, стихи мои, вы не бросайте меня…»
Заклинаю, стихи мои, вы не бросайте меня.
Вы ведь мой оберег, мой спасительный плотик, броня.
Не рождаю я вас, не пишу. Это всё заблужденье.
Ничего я не знаю про вас и про ваше рожденье.
Из каких вы краёв, не пойму, и каких вы кровей,
И не знаю, как вы оказались в тетрадке моей.
«Сколько б лет тебе ни было, ты умираешь ребёнком…»
Сколько б лет тебе ни было, ты умираешь ребёнком,
Простодушным и мало что смыслящим глупым телёнком,
У которого ножки совсем не стоят, разъезжаются, гнутся,
И которому в бок материнский горячий
так хочется ткнуться,
И который ещё не набегался, не наигрался,
И который пожить здесь в своё удовольствие
только собрался.
«А кто ещё поднялся на крыло…»
А кто ещё поднялся на крыло
Сегодня? О, весенняя текучка!
Гуртов овечьих вешняя толкучка.
Подумать только – небо им мало.
Подумать только – праздники мои
Есть для весны обыденность и проза:
И по-цыплячьи жёлтая мимоза,
И снега с солнцем тихие бои.
«А сегодня в спектакле играет не первый состав…»
А сегодня в спектакле играет не первый состав.
Звёзды поумирали, состарились или устали.
Но спектакль пленителен даже и в этом составе.
И такой, как он есть – он земного-небесного сплав.
Хоть и мельче душа и грубей и настырнее плоть,
Всё равно ещё видно, что действо замыслил Господь.
«Ещё не хватало мне повода ждать…»
Ещё не хватало мне повода ждать.
Возьму – и воскликну, что здесь благодать.
Возьму – и без повода, так, наудачу
День самый обычный счастливым назначу.
Я больше судьбе своей в рот не смотрю —
Сама себе щедро подарки дарю.
«Теперь часы живут, не тикая…»
Теперь часы живут, не тикая.
О, сила техники великая.
Когда бы ни пришла домой,
В углу Великий мой Немой.
Он ничего не комментирует,
Он просто молча нас третирует.
Он норовит у нас отнять
То семь минут, то шесть, то пять.
Взорвись, устрой ему истерику,
Сбеги в Австралию, в Америку,
В Саратов, к тётке, в глушь, в Эйлат —
Повсюду встретишь циферблат,
Где даже ночью цифры светятся,
Чтоб с ними легче было встретиться.
«Как хорошо, что всё необъяснимо…»
Можно ли так притеснять
Эти небесные пятна?
Что облако плывёт, другим теснимо,
Что уплывает талая вода.
Подумать только – ведь и мне туда.
И мне туда же по дороге с ними —
Друзьями бессловесными моими.
«Я в рощу за счастьем хожу…»
Я в рощу за счастьем хожу. Благо рядом.
А нынче мне счастье доставили на дом.
Доставка не стоила мне ничего.
И я описать затрудняюсь его:
Не то сквознячок, легкомысленный, вешний,
Не то свет в окошке какой-то нездешний.
«А у сойки на тельце – небесные пятна…»
А у сойки на тельце – небесные пятна.
Ведь летает она до небес и обратно
И на крылышках, так облегчающих вес,
Каплю краски приносит с лазурных небес.
Я никак на тебя не нарадуюсь, Боже,
Ты и небо придумал, и крылышки тоже.
Я ведь руку тяну. Ну спросите меня, ну спросите,
Безразличьем своим мой душевный порыв не гасите.
Я ведь руку тяну. Жду, чтоб вызвали, чтобы взглянули
На усилья мои. Ну а вдруг в этом будничном гуле
Хоть кому-то от слов немудрёных моих полегчает?
Вдруг скажу я такое, что каждый услышать не чает.
«Ей-богу, всё до свадьбы заживёт…»
Ей-богу, всё до свадьбы заживёт,
До скромной свадьбы рыженькой зарянки,
Затянутся болезненные ранки,
И даже не потребуется йод,
А лишь весенний ультрафиолет
И первого тепла весёлый градус.
И ты узнаешь ту щенячью радость,
Которую ты знала в десять лет.
Я не сотрясала основ,
Но всё же устала порядком:
О, сколько беспомощных слов
Рассыпала я по тетрадкам!
И, Господи, как не устать,
Коль эти крючки, закорючки
Как дети мешают мне спать
И просятся ночью на ручки.
«А кто виновник торжества?..»
А кто виновник торжества?
Новорождённая листва.
И феи, что на пир слетелись,
Во всё воздушное оделись.
И утро, просветлев лицом,
Поёт то славкой, то скворцом.
«Опять про нас небрежно…»
Опять про нас небрежно: «И другие».
А я-то думала – мы гости дорогие,
Я думала – нас рады усадить,
И угостить, и слух наш усладить.
Я верила – здесь сроду не обидят.
А оказалось – нас в упор не видят.
«Мне так не хочется быть посторонней…»
Мне так не хочется быть посторонней
Для расшумевшейся стаи вороньей.
Так не хочу посторонним лицом
Быть рядом с этим весёлым скворцом,
Или чтоб роща воскликнула гневно:
«Что она ходит сюда ежедневно?»
«“Время, стой!” – умоляю его…»
«Время, стой!» – умоляю его.
Как собаке велю ему: «Рядом!»
Но летит оно улицей, садом,
И не слышит оно ничего.
Вот бы взять его на поводок,
Как брала я когда-то собаку.
Но не внемлет ни слову, ни знаку
И бежит, разбивая ледок.
«Ну разве мы друг другу не друзья…»
Ну разве мы друг другу не друзья
По счастью, а тем паче по несчастью,
По сказочной погоде, по ненастью?
Нельзя нам в одиночку. Ну нельзя.
Ведь кто ещё услышит и поймёт,
Когда приспичит срочно поделиться?
Нам друг на друга надобно молиться,
А мы друг друга бьём, как птицу, влёт.
«Такая уж мне уготована участь…»
Такая уж мне уготована участь —
С младенчества чувствовать жизни летучесть,
Ловить всё летучее с ходу и с лёту
И переплавлять в мелодичную ноту,
Чтоб даже тоска обретала певучесть
И сладость. Какая волшебная участь.
«Весне я сильно надоела…»
Весне я сильно надоела.
Я ей прохода не даю.
То говорю: «О, как ты пела
Сегодня!», то сама пою.
