Собака гавкает за дверью, подбегая,
как только Гая
тыкает в отверстие замка
ключом,
им шевелит и про себя бормочет,
движенья комкая,
сон краткой ночи,
разгоняя.
Гая:
Какой тут всё же грёбаный замок!
То вдруг прокрутится, а то застрянет в повороте.
Сказать хозяину, чтоб заменил. Когда бы смог.
Пабло:
Полно́те,
сеньорита! Помочь позволь, а то шумишь.
Гая:
А, Пабло, ты с той стороны, напротив
двери, и ты не спишь!
В свой выходной? Ну, открывай мне, чёрт!
(Похоже, ключ подох.)
Или ты пил всю ночь?
Опять за старое, что, голову снесло?
Пабло:
Ну что ты, Гая!
Тут такое произошло!
Как рассказать, с чего начать – не знаю.
А ты-то, что
ко мне в такую рань дверной замок ломаешь?
Концерт здесь твой назначен лишь на вечер?
Гая:
Да заскочила, я тут недалече
сегодня помогаю в одном доме. Но на тебе лица почти что
нет!
Пабло:
Я тут давеча
девушку одну нашёл. Она вот спит ещё. Давай пока потише.
Она – мой ангел.
Гая:
А, женщина и Пабло!
Ну привет!
Вновь крыша
съехала твоя.
О, мой романтик! Ей дам два дня,
ну, может быть, неделю, как разбежитесь.
Нашёл? Признайся – спас от беды?
Ну, просто рыцарь-витязь
какой. Пойди, умойся. Кстати, дай стакан воды.
А лучше нет, поставь кофейник,
всего девятый час, расскажешь всё за кофе.
Пабло:
Да ангел. Ну, быть может, фея —
всё мне внове,
я ничего не понимаю – крылья, кожа.
Про твой концерт – всё есть. Вот стулья, Васька приволок,
складные. И микрофон с динамиком от караоке.
И светомузыка на потолок.
Да на фуршет – пирожных.
Он от тебя, похоже, без ума.
Гая:
Хоть программист, но страсти нам не чужды.
Я и сама не против. Он хороший,
опять-таки и при деньгах, что нужно.
Я вижу, всё с концертом на мази.
Ну, расскажи же мне про ангела и фею,
а то бестактно ляпну что-нибудь про нас – она уйдет. Прости,
ты это хочешь, Пабло?
Пабло:
Не вздумай! Она вблизи ещё милее,
чем всё моё о ней воспоминанье.
Я наглядеться не могу!
Смотрю, всё мало!
Она прекрасна, как бывает
рассвет над дальним горизонтом, над холмами.
Я у неё за вдохновение
в долгу.
Гая:
Пабло:
А дальше – я в её присутствии растерян.
То речь бегу,
слова мешая,
как в азарте, то строку
теряю. Мы обсуждаем
лишь необходимость. Как выжить ей,
как говорить на языке людей.
Какие, как ей принимать решенья.
Гая:
Она что, иностранка?
Беженка страданья и лишенья?
Пабло:
Считай, что так. Из стран, которых нет на карте.
Она с небес. Она – прощенье
моему карандашу и ки́стям за весь тот хлам,
который я писал все годы.
За бесталанность, ремесло, гордыню без причин.
Она мой храм,
где купол – небосводом.
Жизнь до неё, которую влачил —
теперь существованье. Как я мог!
Гая:
Мой бог!
Да ты влюблён! Она хоть это видит? Пабло в любви!
Немедленно подай мне сигарету.
Спасибо. Это страсть.
Ты мне не ври,
как выглядит? Особые приметы?
Татуировка, волосы, откуда же она взялась
такая?
Пабло:
Ты не поверишь. Я, сам того не зная,
нарисовал её портрет.
Потом поехал прикупить еды и сигарет.
А возвращаясь, вдруг её нашел.
В заливе, на камнях,
где изредка лишь рыбаки стоят
под вечер,
и то пока их не накроет мгла.
Гая:
Ты что, её нарисовал карандашом
набитым травкой?
Ты шутишь! Или опускаешь нечто.
Ой, чёрт, я кофе пролила!
Пабло:
На, вот, вытри тряпкой.
Я после этого пытался повторить портрет.
Но жалкое подобье.
Не выходит. Извёл холстов и красок весь почти запас.
Гая:
Влюбленный рыцарь, кисточки – не копья.
Перегорит, и всё получится тотчас.
От чувств остынь – и нарисуешь, и слова найдешь для речи.
Она могла найти твои рисунки на помойке?
Немного грима, и подстроенная встреча?
А может, розыгрыш, а ты уже поплыл, нестойкий
перед красотой?
Пабло:
Постой.
Сгущался вечер.
Нет, авто заглохло, и я вышел. Крики птиц, и недалече,
на камнях отлива, фигурка
в пояснице преломилась.
Нет, то не шутка.
Сомненья нет, она явилась
передо мной тогда в вечерний час.
Ты мне не веришь?
Гая:
Верю, но в пляс
любви пока пускаться – упаси.
Не доверяй себе, о Пабло!
Всё. Некогда сидеть, пора.
До вечера.
Не провожай, я выйду тихо. Мои часы,
хоть с батарейками,
но все же встали.
Иль я состарилась,
что хода времени не ощущая, лишь бегаю,
едва работу вдруг подбросят
какую редко.
Да, встали. До сих пор всё восемь,
с теми же копейками.
II.
Бард:
Злодей и одиночество.
Они не разделимы.
Есть в том вселенская усталость
от повтора.
И в зле есть творчество,
хотя не сразу зримо.
Что тонкий мир, что наш твердо —
