Корней Чуковский - Бородуля

«Дорогой Евгений Иванович,

Мне хочется Вам рассказать о той невероятной расправе, которую „Вечерняя Красная“ творит с моим бедным романом „Бородуля“. Я не узнаю в этом романе ни одной моей строчки. Каждый день редакция коверкает его ad usum Delphini („для пользования дофина“, т. е. по цензурным соображениям — М. Ф.). Так как мне, весьма возможно, придется обратиться в Союз Писателей для защиты своего доброго имени, позвольте сообщить Вам — на всякий случай — то письмо к редактору „Красной Газеты“, которое я отправляю сейчас. Вот оно:

„Многоуважаемый Петр Иванович. Я ничего не имел против того, чтобы мой „Бородуля“ печатался под моим именем. Но тогда он должен печататься без всяких изменений. Теперь же, после того, как этот роман варварски исковеркан и скомкан, ставить на нем мое имя нельзя. Никто не имеет права приписывать мне того Бородулю, который печатается до сих пор в Вашей газете. Я разрешаю Вам (если у Вас есть непременное желание сделать мне неприятность) печатать конец этого романа под моей фамилией, но при этом ставлю непременное условие — печатать все полностью, не изменяя ни одной строки. Я отвечаю за то, что подписано моим именем.

Если редакция хотела что-нибудь изменить в моей вещи, у нее было для этого достаточно времени. Больше полугода рукопись „Бородули“ находилась у Вас в руках — и так как в течение этого времени я часто бывал у Вас в редакции, то случаев для совместных изменений романа у Вас было огромное множество.

Итак: или — или. Или печатаете мою рукопись полностью, но без изменений, под моей фамилией. Или искажайте ее и впредь, но не приписывайте мне ее авторства.

Вот. „Бородуля“, быть может, вопиюще плох, но он совсем не таков, каким сделала его редакция „Красной Газеты“, сочинившая его заново и вдруг ни с того ни с сего объявившая публике, что я автор именно этого вздора, который принадлежит ей, я не мне.

Насилие над литературой и литераторами становится воистину чудовищным“».

Документ примечательный: Чуковский «часто бывал в редакции». И целый месяц никак не возражал против «варварских» искажений. В конце концов, роман написал-то вовсе не он, а «Натощак» или «Такисяк» — и что с того, что мистификация была на редкость прозрачна…

«В общем, видно, конечно, что повесть писана абы как: в ней герои берутся ниоткуда и пропадают никуда, поступки их часто немотивированны, сюжет кое-как сметан на живую нитку, за любую деталь возьмись <…> — и нет ответа. Иногда кажется, что с увлечением писалось, а иногда — что со злостью: вот, нате вам, только отстаньте, посмотрите, что вы со мной сделали!» — пишет Лукьянова.

Все это так — и не так. Иначе Чуковский не привлекал бы внимание коллег-литераторов к халтурному и проходному тексту, не упоминал бы о нем так часто в дневнике, не пытался бы — на протяжении десятилетий! — вернуться к замыслу романа, пьесы или сценария об управлении погодой.

Сюжет сметан на живую нитку? Герои исчезают в никуда? Да неужели Чуковский, затратив более четырех месяцев на несколько десятков страниц текста, был не в состоянии заметить все сюжетные неувязки, все необъяснимые пропажи и появления персонажей? Полнейший абсурд. Исправить эти недостатки было нетрудно — стоило только захотеть. Но Чуковский не захотел.

Не захотел же он потому, что «Бородуля» — вещь игровая и в первую очередь пародийная, и ее «абы каковость» и халтурность вызваны свойствами объекта пародии. Объект этот — многие действительно халтурные научно-фантастические и авантюрно-приключенческие вещи эпохи. Все штампы подобных произведений — гениальный изобретатель, злобные капиталисты, коварные шпионы, роковые красавицы, проницательные чекисты и леденящие кровь схватки — Чуковский едко и зло обыгрывает (давно замечено, что авантюрно-фантастическая проза периода часто пародировала сама себя).

Пародируется в «Бородуле» и «сыщицкая» дореволюционная проза, а ее-то автор «Ната Пинкертона и современной литературы» знал очень хорошо. Сцены в кладбищенском склепе пестрят традиционными «пинкертоновскими» ходами; доморощенный гений сыска, пьянчуга Чугунов, напоминает такого героя бульварной «сыщицкой» литературы, как Иван Путилин (разгадка проста: Чугунов — чугун — металлургия — Путиловский завод).

Пародируется атмосфера партийных собраний, торжеств и чествований. Пародируются футуристы. Фашист Малатеста дель Бомба и его «ураганные речи» — это не только Бенито Муссолини, но и Филиппо Томмазо Маринетти:

«— Нас называют акулами! — кричал Малатеста дель Бомба. — Да, мы акулы, и да здравствует наш аппетит! Мы проглотили Европу, мы проглотили Америку, мы проглотили весь мир…» Акулы капитализма? Как бы не так! Это — Давид Бурлюк:

Пародируется Демьян Бедный — «один даровитый поэт» финала романа. Его ода Бородуле безошибочно указывает на прототип. Но в эту оду Чуковский включил некрасовскую рифму «пуля-Бородуля», будто указывая читателю, где нужно искать.

Поищем. «С самим Бородулей Чуковский даже поделился своей биографией: сделал его самоучкой, чья мать была кухаркой у мадам Кирпиченко, подарил между делом опыт пребывания в тюрьме на Шпалерной, наделил собственной несолидностью, детскостью, непоседливостью» — пишет Лукьянова. «Пожалуй, он и сам хотел бы быть таким волшебником, который радует людей долгожданными дождями, дарит им солнце, может наслать на нехорошего человека персональный град».

Нельзя не согласиться. Только что же у нас получается? А получается, что Бородуля приносит детскую, игровую («карнавальную», как сказал бы последователь Бахтина) природу своего изобретения, своего дара в жертву директивам, ГУТИВам и разверсткам. Идет на компромисс. Как и Чуковский. Он ведь не воин, а так — литератор, «бородуля». Далеко искать не к чему — вот как полностью звучит некрасовская строфа:

И начальству смешно, и бродяга обошелся без наказания. Кстати сказать, компромисс с «Красной газетой» был найден и 22–25 июня 1926 г. в газете появилось окончание «Бородули». Редакция предварила его заметкой «Исчез бесследно Аркадий Такисяк!» (22 июня). В ней некто «А. Неунывающий» извещал читателей, что окончание романа написано К. И. Чуковским.