Ознакомительная версия.
— Помогите!.. — безотчетно заорал Дронов.
Он видел, как дети сбежали вниз, потом мальчишка вернулся на бугор и стал подавать кому-то призывные знаки, размахивая рубашкой и что-то крича.
Дронов услышал ворчание трактора. Он делал нечеловеческие усилия, чтобы вырваться из трясины. Ворчание стало ревом, и вдалеке показался трактор. Это было спасение, это была гибель. Дронов подался грудью вперед, хлебнул черной тухлой жижи и внезапно нащупал твердь.
Сильное тарахтенье раздалось над самой его головой. «Кукурузник» ПО-2 шел так низко, что летчик, наверное, видел барахтающегося в болоте человека. Дронову показалось, что самолет делает заход на посадку. «Помочь хотят, мать их!..» Отчаяние придало ему силы — он вырвался из трясины и вытащил на берег свое измученное тело. Он был весь облеплен торфом, трава набилась в сапоги.
Дронов с трудом стал на ноги и, оставляя мокрые следы, побрел к лесу Оглянувшись, увидел, что дети, прыгая с кочки на кочку, перебираются через болото. Рука его потянулась к поясу — ножны были пусты: он обронил нож, пока барахтался в воде.
Болотистые кочки надежно держали легкие тела детей, а трактор уже вползал на бугор. Самое разумное было — воспользоваться полученной форой и уйти как можно дальше. Дронов так и сделал…
…Он и сам не знал, сколько времени плутал по лесу День приметно склонился к вечеру. Он смертельно устал, жажда саднила гортань. Внезапно он услышал впереди стук топора и звон пилы. Перед ним был стан лесоповальщиков: брезентовая палатка, у входа — кадка с водой. Кадык заходил по горлу. Но Дронов пересилил себя, снова углубился в лес и вскоре набрел на бочажок. Став на колени, он потянулся к воде. Навстречу всплыло страшное, черное, незнакомое лицо с лихорадочно блестевшими из глубоких провалов глазами. Дронов глядел на себя и не узнавал, и тут что-то стукнуло его между лопаток. Он взвизгнул от страха и вскочил. Кругом — ни души. Только на сосне, склонившейся над бочажком, белка грызла орехи. Дронов погрозил ей кулаком, опустился на колени, напился и стал пробираться к своему логову.
Вот и его землянка под неохватным полусгнившим стволом поверженного молнией старого ясеня. Дронов огляделся и юркнул внутрь. Без сил рухнул на еловый лапник…
…Проснулся Дронов среди ночи. Он передохнул и вновь был полон сил. Хоть ему удалось уйти от погони, оставаться в этом лесу было опасно, надо менять логово. Он быстро собрался, сунул за пояс топор и выбрался наружу.
Большая, чистая, круглая луна стояла над островерхими елями, заливая лес серебристо-голубоватым светом. И в призрачном этом сиянии Дронов увидел в нескольких десятках метров от землянки сидящих на поваленном дереве детей. Девочка, похоже, дремала, мальчишка разбудил девочку, они слезли со ствола и не спеша отошли в тень.
Дронов замотал головой, ему показалось, что он сходит с ума. Эти вездесущие дети принадлежали не яви, а кошмару По здравому рассуждению, даже подраненный, даже истомленный лишениями, но закаленный, крепкий Дронов, прошедший огонь, и воду, и медные трубы, должен был уйти от маломощных преследователей. Но разве знал Дронов, что за ним гнался не просто деревенский мальчик. Ребенок — личинка взрослого человека, в нем заложены все те качества, которые достигнут расцвета с приходом зрелости. И маленький Юра Гагарин уже был заряжен той нерядовой выносливостью, нерядовым мужеством, нерядовой наблюдательностью и смелостью, нерядовой выдержкой, что в свой срок заставят выбрать именно его из десятка первоклассных парней для первого космического полета.
Но пусть Дронов и не представлял, с какой исключительной душевной и телесной организацией свела его судьба, он понял главное — мальчишка дьявольски смышлен, смел, вынослив и настырен, впился в него, как клещ. Значит, остается одно. Не бежать, не скрываться, а самому преследовать, загнать и уничтожить.
И, выхватив топор, Дронов кинулся на детей. Они сразу разбежались в разные стороны, но девочка не интересовала Дронова, хотя ее проще было бы догнать. Сжав челюсти и пренебрегая болью в ноге, бывший полицай устремился за мальчишкой. Раз-другой он почти настигал его, но бить хотелось наверняка, а тот метался из стороны в сторону и не давал примериться к удару Дронов опять начал задыхаться, больно закололо в боку, но ведь и мальчишка не железный, выдохнется когда-нибудь.
Кусты, ветви, стволы… Из света в тень, и опять в свет, и снова в тень… Сколько это длилось — час, сутки, год, вечность? Дронов спотыкался, падал и снова бежал, пот заливал ему глаза.
И вдруг в неправдоподобной близости он увидел перед собой узкую мальчишескую спину. Дронов размахнулся и метнул топор. Лезвие ослепительно блеснуло и врезалось в светлую ткань рубашки между лопаток. Дронов остановился, сбросил пот с лица. В стволе сосны торчал его топор. Он зыркнул глазами — мальчишка стоял на лужке, залитом лунным светом.
Шатаясь, Дронов подошел к сосне и с усилием извлек топор… Нет, ему не настичь этого гаденыша. Кончится тем, что тот выведет его к стану лесорубов или на проезжую дорогу. Надо уходить. Дронов вломился в чащу.
Он петлял, как заяц, между стволами, и когда наконец вышел в просвет, то подумал, что преследователей удалось обмануть. Но они шли прямо на него по просеке. Их тени, увеличенные луной, скользили по земле, подбираясь к его ногам. Дронов попятился, поджимая ноги, словно тени могли ожечь его. И вдруг, всхлипнув, метнулся прочь.
Он потерял ориентировку, путал стволы с прозорами между ними, когда же снова выбрался на просеку, по седой бороде текла кровь. Дети шли на него. Теперь они сами стали под стать своим теням, вытянувшись вровень с деревьями, и лунный нимб мерцал вокруг их голов.
Дронов повернул вспять, но и оттуда надвигались осиянные луной великаны.
— Врешь! — сказал полицай и отступил за куст. — Врешь, не возьмете Дронова!
…Юра медленно и осторожно шел по узкой просеке. В нескольких шагах за ним ковыляла измученная Настя. Вдруг он резко шатнулся назад: на него впритык уставилось иссиня-бледное лицо Дронова с вытаращенными глазами и закушенным меж длинных резцов языком.
Дронов был мертв — он повесился на ремне, привязав его к стволу осины и подогнув ноги.
Подошла Настя, глянула и отвернулась.
— Идем отсюда! — Юра взял ее за руку.
— Какая я усталая!.. — сказала Настя.
За Настей приехала мать — военно-медицинская сестра. Она забрала Настю с собой в Можайск, где находился госпиталь, в котором она служила.
Провожали Настю все ее немногочисленные деревенские друзья во главе с плачущей Ксенией Герасимовной, но девочка, счастливая возращением матери, никого не замечала. И Юра напрасно крутился возле госпитальной машины, Настю занимали медали на груди матери, звездочка на ее ушанке, белый мех романовского полушубка, медная пряжка ремня, Юру она не видела. И дело даже не в радости свидания с самым родным и близким человеком. Настя после леса выздоровела. Не только от потрясения, немоты, а и от всей здешней жизни, которая хотела быть доброй к ней, но против воли оказалась жестокой и страшной.
Немцы и полицаи, ужасная казнь отца, вечный страх, недоедание, тоска, погоня за Дроновым — все это было выше ее малых сил. Об этой жизни — всей — лучше скорее забыть, выбросить ее из головы и сердца. В сущности, то было естественное стремление здоровой и дюжинной натуры.
Настя выздоровела и от Юры Гагарина, с его слишком страстной дружбой.
И когда машина тронулась и Юра сперва пошел вровень с кабиной, потом затрусил, потом побежал, не разбирая дороги, в надежде на какое-то чудо, Настя лишь на выезде из деревни повернула к нему свое веснушчатое лицо, улыбнулась рассеянно и махнула рукой…
А дома Юру встретила опечаленная мать. На столе валялся раскрытый солдатский треугольничек.
— Прощайся сынок, с Клушином. Отец в Гжатск зовет.
Юра вопросительно глянул на мать.
— Демобилизовали его по болезни. В Гжатске легче работу найти. — Анна Тимофеевна внимательно посмотрела на сына. — Что грустный такой?.. За Настей скучаешь? Привыкай к такому, сынок. Вся жизнь из разлук и встреч состоит…
Пасмурный, не летний вовсе, а безнадежно печальный осенний день, с серым, низким, сочащимся небом, с холодным, настойчивым ветром и хлюпающими под ногами лужами.
По дороге, ведущей из Клушина в Гжатск, медленно движется возок. В оглоблях — терпеливая Буянка; телега гружена скудным гагаринским имуществом, наверху сидит закутанный в платки Борька. Анна Тимофеевна Гагарина и Юра идут за возком.
Далеко вытянулась, аж за горизонт, темная от дождя, узкая лента дороги…
…Но куда более длинной кажется космонавтута красная дорожка, по которой он должен прошагать на глазах всего мира, чтобы отрапортовать советскому правительству о «взятии» космоса.
Ознакомительная версия.
