…Все четыре штыка торчали из стены, образуя неровную лесенку. Андрей уже поднялся на скат стены и теперь лежал, уперев пятки в камень, держа обеими руками конец своей верёвки из поясов. Придерживаясь за эту верёвку, по штыкам-ступенькам взбирались на стену латыши. Когда последний из них оказался наверху, Андрей, тяжело отдуваясь, поднялся с земли.
Отсюда без особых усилий можно было взойти на Турецкий вал. Пока латыши затягивали на себе пояса, насаживали штыки на стволы винтовок, Андрей говорил:
— Боевое задание такое. Делать как можно больше шума — стрелять, кидать гранаты. Пускай думают, что целый полк прорвался… Кто метко стреляет — бейте по прожекторам. Может, в суматохе закрепимся, продержимся сколько-нибудь…
Латыши поговорили между собой по-своему, потом один из них, Ян, сказал Андрею:
— Помнишь, ты просил покурить перед смертью? Теперь мы у тебя попросим. Дашь?
— Я некурящий, — виновато ответил Некрасов.
— Но ты тогда курил?
Андрей усмехнулся:
— Бросил… И вам советую. Дольше проживёте.
Повернувшись, Андрей полез вверх по склону Бойцы двинулись за ним. Когда до площадки Турецкого вала оставалось несколько саженей, Некрасов поднял над головой фанату и, заорав: «Ура!» — швырнул её как можно дальше. За ней полетели другие гранаты, латыши подхватили «ура» и, стреляя наугад, взбежали на Турецкий вал.
К их удивлению, в ответ не раздалось ни одного выстрела. Грозная крепость была пуста. Только прожекторы, странно неподвижные, продолжали светить в сторону красных да тяжёлые морские пушки по-прежнему целились на север.
— Спят они, что ли? — пробормотал Андрей в полной растерянности.
Если белые спали, то очень крепко — никто не вышел на шум.
…Блиндаж полковника Васильчикова был пуст. Дверь распахнулась. Вошли Андрей и Арвид.
— Все удрали. — Андрей попробовал рукой серебряный кофейник на столе. — И совсем недавно. Кофе ещё тёплый…
— Тёплый? Это хорошо, — сказал Арвид. Он налил себе чашечку и выпил одним глотком.
…Два латышских стрелка кромсали полотнище огромного трёхцветного флага. Белую и синюю полосы они оторвали совсем и кинули на землю. Осталась одна красная — узкая, как морской вымпел.
Это красное знамя латыши укрепили на бруствере, в ясном луче прожектора.
…В полуверсте от них, над окопами, где теперь залегли красные, понеслось радостное «ура».
Цепь за цепью поднимались бойцы, бросались вперёд к Турецкому валу, над которым полыхало знамя победы.
…На своём наблюдательном пункте стоял командарм. Адъютант, волнуясь, подал ему бинокль.
В бинокль был виден красный узенький флаг над вражеской крепостью, а под ним — машущие руками чёрные фигурки на бруствере.
Улыбка сняла тревогу и усталость с лица командарма.
— Белые отошли, — сказал он адъютанту. — Отступили, видимо, к Юшуни… Это хорошо.
По степи шли цепи красной пехоты, Они шли не стреляя, потому что до противника было ещё далеко. Укрывшись в ложбинках и оврагах Юшунских дефиле, врангелевцы обстреливали наших из орудий. Поднимались над землёй чёрные букеты взрывов, ныла в воздухе шрапнель.
А наши всё шли и шли вперёд, мерно и сосредоточенно, словно косцы, у которых впереди ещё много работы.
За ними следил внимательным глазом «пате». Штатив прочно упёрся в землю острыми железными копытцами; сгорбившись над камерой, Андрей крутил ручку. Это был, наверное, последний бой перед полной победой, и его надо было снять.
Артиллерия белых вдруг замолчала. Далеко-далеко, на границе между степью и небом, появилась чёрная кромка. С каждой секундой она становилась всё различимей, зазубривалась, распадалась на чёрные пятнышки. Это врангелевская кавалерия пошла в контратаку.
Красные цепи остановились, залегли. Пробежали вперёд пулемётные расчёты, волоча за собой «максимы».
А вражеская конница стремительно приближалась. Это была Астраханско-Терская бригада. В лохматых чёрных папахах, с пиками, выставленными вперёд, летели в бой всадники, и чёрным вороном летела за каждым его бурка.
Застрекотали пулемёты, защёлкали винтовочные выстрелы, но не под силу было пехотинцам остановить кавалерийскую атаку. И тогда из лога за спиной у пехоты вынеслись красные конники. Узкий их строй растёкся, захлестнул степь во всю ширь. Громыхало конармейское «ура», и ветер вгонял его обратно в глотки — так шибко мчались конники.
А терцы скакали навстречу нашим с улюлюканьем, с протяжным восточным визгом.
Вспыхивали на солнце шашки, дымила пыль. Две кавалерийские лавы шли друг другу навстречу, как два степных пожара. И сошлись, сшиблись посреди широкого поля.
Андрей крутил ручку своего «пате». Вокруг человеческими голосами кричали раненые кони, нечеловечески взвизгивали терцы. Хлопали выстрелы, трещали, ломаясь, пики.
Сражение раскололось на множество схваток, погонь и поединков.
Прямо перед собой Некрасов вдруг увидел гнутую молнию шашки. На него летел белый казак.
Андрей бухнулся на спину, успев дёрнуть на себя кинокамеру. Задранные пики штатива нацелились остриями в лошадиную морду.
Всхрапнув, конь шарахнулся в сторону. Казак, свесившись с седла, рубанул по ножкам штатива, потом второй раз, потом третий. При каждом ударе он натужно гакал и был похож на лесоруба, которому надо скорее обрубить сучья, чтобы добраться до ствола.
Лёжа на спине, Андрей нашарил у пояса маузер и выпустил четыре пули в квадратную чёрную бороду, в оскаленное лицо казака. Казак завалился набок, а конь, которого уже не удерживали на месте жёсткие поводья, поскакал, мотая головой, в степь.
Андрей встал, поднял камеру и только потом огляделся. Теперь на поле боя всё было по-другому. Чёрные бурки уходили, откуда пришли, а конармейцы летели вдогонку. Поднялась красная пехота, тоже побежала вперёд.
— Сдавайся, вражья душа! — гаркнул над Некрасовым чей-то голос.
Андрей вздрогнул, вжал голову в плечи — и увидел улыбающегося Карякина. Тот чурбаком свалился с седла, обнял Андрея и стал трясти.
— Здорово, Андрюха! Здорово, друг душевный!
Андрей хмыкнул, потом улыбнулся, потом радостно захохотал и хлопнул Карякина по спине.
Иван даже присел, но всё равно продолжал тараторить:
— Эта четвероногая мне всю сиденью повредила!.. Такая шершавая — как на рашпиле сидел! — Он потопал ногами, разминаясь. — Ах, Андрюша, до чего же мы геройски воевали!.. Прямо героически!.. А ты-то как без меня?
— Вот, жив, — сообщил Андрей. — Ты, значит, теперь командир?
Карякин на секунду погрустнел.
— Над кем я командир? Всё моё войско поубивало… Буду обратно при тебе. Теперь мы с тобой неразлучные, как два пальчика на одной ручке… — И вдруг Карякин спохватился: — Андрей! Ты чего стоишь, ухи развесил?.. Крути свою бандуру, сымай! Драпают беляки!
…На берегу Каркинитского залива офицерская рота отстреливалась от наступающей конницы. Деваться было некуда. Сзади тяжело дышало море, а спереди, охватывая берег подковой, напирали красные эскадроны.
Ротой командовал полковник Васильчиков. Прапорщики, поручики, капитаны были у него за рядовых. Стоя по колено в воде, лицом к берегу, они стреляли из винтовок расчётливо и метко.
Но всё равно конники стремительно приближались. Первым вылетел на прибрежную гальку молодой комэск.
— А ну сдавайтесь!.. Всё одно вам хана! — заорал он, вертя лошадь под пулями.
Полковник Васильчиков беззвучно выругался, выстрелил в комэска и не попал. Больше у него патронов не было. Бросив винтовку, полковник повернулся и зашагал в море. Его небритое лицо было каменно и спокойно, как у сумасшедшего.
Остальные офицеры, пятясь, пошли за ним. На ходу они отстреливались, но красные теперь даже не отвечали. Остановив коней у белой пены прибоя, они смотрели в изумлении, как всё дальше и дальше уходят в воду люди в английских шинелях.
Плыть офицерам было некуда, да и не поплывёшь в тяжёлом обмундировании по ледяной воде. Просто им хотелось умереть красиво.
Вот уже прекратилась стрельба… Скрылись в воде золотые погоны, только головы торчат над водой… А вот уже и ничего не стало видно. Только десяток фуражек покачивается на плоской волне.
Комэск покачал головой, сплюнул в море и повернул коня.
Карякин сидел подбоченясь на своей пузатой лошадке. В руке у него была шашка с махровым офицерским темляком, на груди болтался бинокль. Лошадь стояла смирно и равнодушно. Стрекотала камера. Андрей снимал своего друга для истории.
— Теперь я тебя, — сказал Карякин, соскочив на землю и загоняя шашку в ножны. Андрей пожал плечами и пошёл к лошадке.
— Ладно, снимай.
— Ты влезь! — попросил Карякин. — Шашку возьми, биноклю…
