На дворе было пусто, и только у склада стоял какой-то человек, с колесом от телеги в руках. Мирон сперва мельком глянул па него, но что-то обеспокоило его и он пригляделся.
Это был Сидор.
— Подождите, — бросил Мирон и оставил спутников у крыльца, а сам направился к Сидору.
— Гляжу, гадаю — ты, не ты, — миролюбиво и без страха в голосе сказал Сидор. — Ну, здорово, Мирон!
— Почему здесь?
— Детдомом командую… Ну, кладовщик, значит.
— Пристроился, как в войну…
— Забыл мою телку, моих курей, бульбу?.. Плохо, Мирон. А я ведь тоже фронтовик.
— Осмелел в конце войны?
— Не все такие герои, как ты.
— Почему не в колхозе?
— И тут тоже кому-то надо работать, Мирон. Про колхозника песни поют, а у него в животе урчит. Уж лучше наоборот…
— Язык-то не распускай!
— А то неправду говорю?
Мирон отрицать не мог, только желваками задвигал, глаза сощурил и бросил:
— Ладно, поговорим.
Он пошел к зданию, а Сидор принялся ладить колесо к телеге.
Трое прошли в комнату, в которой впритык, одна к одной, стояло около двадцати кроватей. Многие пустовали. На трех, свернувшись, спали дети. В дальнем углу четверо ребят резались в карты. Густо висел табачный дым. На полу в двух шагах от вошедших стоял помятый таз, и в него с потолка часто капало. От сырости стены были в пятнах.
— Здорово, гвардейцы! — приветствовал нарочито бодро Мирон.
Ему никто не ответил.
Мирон переглянулся с пришедшим с ним мужчиной. Тот развел руками. Мирон сказал ему:
— Михаил Иванович, отберите карты. Михаил Иванович несогласно помотал головой и объяснил:
— Изобьют.
— А ну, встать! — рявкнул Мирон.
— Дядя очень голосистый, — пробормотал один из игроков.
— Граммофон, — лениво заметил другой.
— Вот и окрестили, — вздохнул Михаил Иванович. — Поздравляю. А я — Квадрат.
И это вывело из терпения Мирона, он рванулся к игрокам, схватил карты и стал рвать. Игроки вскочили.
— Ты кто такой?
— А ну, отдай!
Один из лежавших на кровати недовольно высунул голову из-под одеяла и вдруг вскочил:
— Мирон Афанасьевич! — Это был Лепик. — Дядька Мирон!
— Лепик! Леня! — обрадовался и прижал к себе мальчика Мнрон. — Живой! Друг ты мой партизанский…
— Я ждал тебя, дядька Мирон! Я так ждал… Возьми меня отсюда, с тобой хочу…
— Так я ж директор детдома… Понял?
Ои отстранил от себя мальчика, усадил на кровать, выпрямился и строго окинул взглядом притихших детдомовцев.
— Почему не в школе?
— А пошли вы со своей школой! — отмахнулся кучерявый парень.
— Не пойдете?
— Зиму покантуемся, а там…
— Не пойдешь, на плечах отнесу, — сказал Мирон кучерявому. — Как тебя зовут?
— Кубик Вася.
— Будешь ты учиться, Вася. И все будете.
По одному таскать буду… пока жилы не лопнут.
— Согласен, — сказал Вася, — нагнись, дядя…
Деревенская, размытая дождями улица. Мирон несет па закорках Васю Кубика, рядом шагает хмурый Михаил Иванович, чуть отстав, идет женщина, а уж за нею детдомовцы.
— Дай прикурить, — просит Вася Михаила Ивановича и держит в свободной руке папиросу.
— Я б тебе дал, паразит, — ворчит Михаил Иванович. — Я б тебя…
— Дайте ему прикурить, Михаил Иванович, — приказывает Мирон.
Тот сердито лезет в карман.
— А со школы кто меня понесет? — уже покуривая, спрашивает Вася Кубик.
— Сам поползешь, сукин ты кот, — отвечает Мирон.
— Не согласен.
— Останешься без обеда. Обед-то не в школе…
— Ну, тогда ладно, приду сам, — согласился Вася Кубик.
Мирон размашисто открыл дверь, и женщина, его сопровождавшая, увидела маленькую захламленную комнату с одним окном.
— Вот, — сказал Мирон. — Обживайте.
Он собрался уходить, но женщина удержала его за локоть, повела в комнату и закрыла дверь.
— Поговорим, — сказала она, заложив руки за спину, в лице ее появилась волевая строгость.
— О чем, Ольга Ивановна? — подосадовал Мирон на неожиданную задержку.
— Обо мне.
Мирон подумал, уставясь в пол, и спросил:
— Долго работали в школе?
— Одну зиму… после института.
— Не густо.
— Потом была война. Осталась в родном городе: Работала в комендатуре, переводчицей.
Мирон озадаченно уставился на нее.
— Городок невеликий, меня знали, потому я не осталась там, когда ушли немцы.
— Испугались расплаты? — отчужденно проговорил Мирон.
Она улыбнулась.
Он смотрел на нее пристально и молча. Она поправила волосы и отвечала Мирону открытым, чуть насмешливым взглядом.
— Чем заслужил ваши откровения? — спросил он глухо.
И се лицо изменилось, что-то бойцовское, твердое появилось в нем.
— Нам вместе работать, — сказала она. — Я не хочу таиться. Вы должны мне поверить, иначе…
— Должен?
— Да. Я работала у немцев по заданию подполья. Все мои товарищи погибли. Думаю, был провокатор.
— Все погибли, а вы остались?
— Он все рассчитал… Подумают на меня. А я ничего не докажу. И я испугалась… Коли вы не поверите, я уйду.
Мирон думал долго, в упор глядя на нее. Она не отводила взгляда.
— Устраивайтесь, — сказал Мирон и вышел.
Она устало опустилась на стул.
Комнату освещала одна керосиновая лампа. В полутьме копошились детдомовцы, кто укладывался спать, кто в карты играл, кто от скуки рожи корчил.
— Лепик, — позвал Васька Кубик, сидевший в окружении своих дружков, — поди сюда.
— Не дождешься, — ответил Лепик.
Один из компании поднялся:
— Ах ты, сопля…
Но Васька остановил:
— Мы не гордые. Не трожь… Сексотом будешь, Лепик, при директоре?
— Сам ты сексот, — презрительно плюнул Лепик.
— Так решили, — продолжал Васька, — вали отсюда к своему Граммофону.
И тут будто пружиной выкинуло Лепика из кровати.
— Если еще кто-то обзовет дядьку Мирона! — кричал Лепик. — Если сядет на шею! Если вы с ним, как с Квадратом, ночью всех зарежу! Зарежу! Как свиней! По глоткам!
И такая была ярость в маленьком тельце Лепика, что Васька оторопел, а в комнате стало тихо, как в могиле.
— Зарежет, — сказал Васька. — Ладно. Мирон вроде мужик ничего… Остынь, Лепик.
Лепик опустошенно сел на кровать.
— Дядька Мирон боевой командир, — сказал он тихо, для себя, как сокровенное.
Лепик и молодой мужик в брезентовом плаще запрягали коня.
— Жидкий ты, — говорил мужик, — давай супонь затяну.
К ним подошел Мирон в своей неизменной шинели.
Мужик затянул супонь, усадил на телегу Лепика, подал вожжи, сказал:
— Не замори коня.
Лепик поехал, важно восседая на передке телеги.
— Здорово, Якуб, — протянул руку Мирон. Якуб молча ответил рукопожатием.
— Доволен моим войском, председатель? — спросил Мирон.
На поле, вытянувшись неровной цепочкой, детдомовцы убирали картошку.
— Крестьянского сына, — сказал Якуб, — коня учу запрягать. А он мужицкую науку должен у батьки перенять, как на ноги встал. Но батьки нет, война посекла…
— Ничего, Якуб, — ответил Мирон, — мы его к мужицкой науке приохотим.
— Куды там! — горестно махнул рукой Якуб. — Заберут в ФЗУ… А земля без мужика… как и баба — не рожает.
На поле что-то произошло, детдомовцы сбежались в одну кучу, и там стоял шум.
Якуб и Мирон поспешили туда.
Сидор держал мальца за ухо и, завидев Мирона, стал в голос кричать:
— Что делает, подлюга! Отберет получше картофелину и обратно в землю закопает! Ну, не вор?!
Мирон пробился через толпу детдомовцев, отстранил от мальчика гневного Сидора, присев, спросил:
— Зачем ты это делаешь, Мыса?
— На весну оставляю, — хныча, малец потирал багровое ухо. — Голодно будет.
— Зачем в земле-то? Ведь померзнет за зиму.
— Сохранней будет… В погребе шаром покати, а тут — хватай тошнотики.
— Какие тошнотики?
— Тошнит, а вкусно, — пояснил другой детдомовец. — Не ели мороженую бульбу?
Мирон выпрямился, потрепал по голове Мысу, поглядел на всех.
— Собирайте до последней картофелины, — сказал он. — Я вас прошу. А весной голодать не будете. Обещаю. Даю вам слово гвардейца. По местам!
Детдомовцы побежали, побрели по полю.
— Я не баловал бы, — сказал Сидор. — Бандиты растут.
Он подхватил полную корзину и понес.
— Тошнотики, — скрипнул зубами Мирон. — Им бы яблоки, витамины… Где, Якуб, достать саженцы?
— Опять со своим садом!
— Какая деревня была! Вся в садах! А тот пролетарский сад? Забыл? Все вывели. На всю весну одна яблоня, и та у Сидора.
— Эх, братка, не до яблонь… Да и не будет садить мужик. На каждую яблоню такой налог…
— Ты мне помоги, — убежденно заговорил Мирон. — Сад посажу. Детдом налогом не обложат. Я тебе яблоки, излишки, ты мне бульбу, мясца когда… Дело говорю.
