Смотрел Мирон и терзался мукой. Ему бы эти доски!
— Эй! — крикнул он. — Куда лес гоните?
— Да ведомо куда, — ответил неспешно старший. — На стройки, на шахты, а то и за межу. Государственный лес.
— Дети тоже государственные, — проговорил уже для себя Мирон, обдумывая свою какую-то мысль.
Ночью плотогоны спали, кто на плотах, кто возле притухшего костерика. И тут же, рядом с костериком, сидел с охапкой сена в руках настороженный, как зверек, Лепик.
А на берегу кипела работа. Неслышно, как тени, скользят меж кустов детдомовцы. Слышно только пыхтенье, да плывут белые полосы от реки на пригорок. Как муравьи, волокут их детдомовцы.
Кипит работа, великая идет кража.
Старший плотогон приподнял голову. Лепик от растерянности скапал ему:
— Спите, дядечка, спите.
— Ты кто? — протер глаза плотогон. — Что за шум?
Лепик подбросил в костер охапку соломы. Солома тут же вспыхнула. Сплавщик ладонью заслонился от огня. Десятки ног топочут вокруг, удирают детдомовцы. Плотогону еле удалось изловить Лепика за ногу. Лепик из хитрости завопил страшным голосом. Но плотогона не пропял, тот не выпустил.
— Поднимайтесь, мужики! — заорал плотогон. — Грабют!
Детдомовцы остановились па половине дороги.
— Наших бьют! — крикнул кто-то.
— А-а-а! — взревела ночь в сотню голосов. И ринулась детдомовская тьма на плотогонов, на выручку Лепика.
Сплавщики похватали шесты, отбиваются. Но детдомовцы теснят их, уже в воду загнали.
В толчею, в кипень боя прорвался Мирон:
— Стойте! Стоите! — кричал он плотогонам. — Это ж дети!
Схватил его за грудки старшин сплавщик:
— Что ж ты, гад, мужиков не мог найти лес воровать?!
— Детдомовцы это!
— Трижды, значит, гад!
И кулаком в челюсть. Мирон — в ответ. А беседа продолжается, только на крике, вот-вот голос сорвется.
— Да не мне доски, им, детдому!
— Детдому?! — остановил в размахе кулак плотогон.
— Еще зиму не выжить нам. Померзнут дети! Перемрут! Крыша течет! Стены погнили! В одежде спали! Переболели все! Еле выжили!
— Что ты кричишь? — сказал плотогон. — Не глухой.
И впрямь — вокруг стояла тишина.
— С меня шкуру снимут, — сказал грустно плотогон. — Это точно! Что делать, мужики?
Он обернулся к своим товарищам.
Мирон тяжело дышал.
Один из плотогонов, малорослый мужичок, без надежды спросил:
— Ивана Голикова нет среди вас? А, хлопцы?
— Нет, Голикова нет, — ответил Мирон.
— Брат семью растерял в сорок первом… Где найдешь?
Высокий плотогон обратился к старшему:
— Никита, откуда нам знать, кто покрал? Старшин опустил голову и слабо махнул рукой:
— Что взяли, то ваше. А больше не-е. Идите с богом!
Сидор сидел в своей хате за столом, застеленным клеенкой, и старательно запечатывал письмо. Потом он, высунув от усердия язык, выводил корявыми буквами адрес: «Начальнику милиции…» Кончив писать, вздохнул и стеснительно посмотрел в пустой угол:
— Прости меня, господи… Хорошую женщину спасаю от губителя.
Бабка долго разворачивала тряпицу, Мирон терпеливо ждал. В тряпице оказались ржавые гвозди.
— Вот, милок, — сказала бабка. — Еще от моего человека остались.
Мирон бережно взял гвозди.
— Спасибо тебе большое, бабушка.
— Не торопись, шустрый какой, — проворчала старуха и, обернувшись, крикнула: — Нинка! Куда ты запропастилась?
Девчонка волокла метровую доску, из которой торчали гвозди. Бабка взяла доску и передала Мирону.
— Ты их повыдергивай. Пригодятся в твоем хозяйстве.
Шла великая детдомовская стройка. Ребята постарше стеклили окна, крыли крышу. Им помогали деревенские мужики, в основном инвалиды да старики. Бабы, ребячья мелюзга и девчонки корчевали пни. Окопают вокруг, зацепят канатом и всем миром тянут. Как вывернут, ор стоит до неба!
Оживленная Ольга Ивановна со своими девчонками тоже помогает корчевать пни. Мирон идет с бумажкой в руке к Сидору, а тот возле склада метелкой водит.
— Порядок навожу на складе, — тут же доложил он Мирону с достоинством.
— Держи, — дал ему Мирон бумагу. — Привезешь саженцы.
— Подмогу дай.
— Крук, Буцевич, Попов! — крикнул Мирон и молча ждал, пока к нему подошли трое детдомовцев. — Поедете с ним… Машина возле правления.
И пошел от них.
Увидел Якуба, подходившего к детдому, поспешил к нему.
— Помогать пришел?
А тот глаза отвел.
— Черт! — ругнулся. — О, дела!
— Что такое? Машину не дашь?
— В районе был… вот тебе из милиции…
И протянул повестку.
— К Петровичу беги, — от души посоветовал Якуб.
Рядом оказалась Ольга Ивановна, со страхом смотрела па повестку.
— Да это за доски, — пояснил Якуб Ольге Ивановне. — Донесла какая-то сволочь! Могут припаять… Время строгое…
Мирон повернул голову и долго смотрел на Сидора. Тот отвернулся и продолжал мести подметенный пятачок.
— Я тебе что сказал?! — вскричал Мирон.
— А? — вскинулся Сидор.
— Поезжай в лесхоз.
Мирон посмотрел на Якуба. Тот снова отвел глаза. Мирон улыбнулся Ольге Ивановне:
— Останетесь за меня.
Мирон стоял навытяжку, но в глазах робости не было. А Игнатий Петрович ходил перед ним и бросал тяжелые слова:
— Пойдешь ты у меня тот лес рубить! Не погляжу, что рядом под пулями ходил. Топор в руки, пилу в зубы. И дух за спиной с винтовкой стоять будет. Партизан! Ты мне эти партизанские замашки…
И кулаком потряс, так был взвинчен. Взъерошил волосы, провел по лицу пятерней, спросил другим тоном:
— Сколько хоть взял? На крышу хватило?
— И на летнюю столовку…
— О, грабитель! Пристроил на место?
— К вечеру все доски будут на месте.
— Ну, слава богу…
Он подошел, остановился в метре, проговорил чуть не со стоном:
— Да нельзя же так!
— А как, Игнатий Петрович?
— Как, как — заладил, — Игнатий Петрович отошел, постоял у окна, сутулясь. — Поезжай назад, Мирон.
— Ас этим? — показал на повестку.
— Выпишем доски задним числом. Может, выйдет что… А нет, пеняй на себя.
Он вздохнул:
— То, что крышу покрыл, — это хорошо. — И вдруг резко повернулся, крикнул в ярости: — Да прогони ты гниду, стукача!
Мирон спрыгнул с попутной машины, благодарно махнул рукой и сошел с асфальта на проселочную дорогу.
Шел один, вокруг поле да лес, выше — небо. Шел да насвистывал песенку. Вдруг приметил — идет навстречу женщина. И очень вроде знакомая. Прибавил шаг. Разглядел — Ольга Ивановна.
И она увидела его, побежала было, да снова пошла шагом.
Шли навстречу, сошлись, остановились.
— Вы куда? — спросил Мирон.
— К вам, — ответила она.
Стояли, смотрели друг на друга, потом с коротким всхлипом Ольга Ивановна бросилась к нему, обняла, прижалась.
Он стоял, растерянно растопырив руки, осторожно обнял.
— Испугалась за вас…
Он прижал ее к себе. Радость и мука были на его лице.
— Пошла выручать, — засмеялась она. — А куда?
Он целовал ее.
— Ты не думай, что я трусиха. Их пытали при мне. Это ж были друзья по школе, по комсомолу… Я с ними росла.
— Не надо об этом.
— Нет, нет… Они знали — не я. Я помню плача… Они спрашивали — кто? Когда осталась жива, поклялась отомстить. Но кончилась война, и я вдруг оробела. Захотелось жить.
Она порывисто прижалась к нему.
— Я пойду, расскажу… Только не торопи меня. Я соберусь с силами. И хоть еще немного побуду с тобой. Вгорячах могут не разобраться. Не гони меня, милый.
— Господи! — простонал Мирон.
— Да-а, без обутки не убежишь, — вздохнул Куб.
Четверо детдомовцев сидели на солнцепеке, выставив голые пятки, и грелись. Худой мальчик читал книгу, потом закрыл, мечтательно уставился в пустоту.
— Эх, — вздохнул он. — Нам бы золотой ключик… Черепахой охраняется. Вставил в замок, и распахнется другое царство, как магазин в городе. Хлеб и булки с баранками, конфеты, печенья навалом…
— Трави, Клопик, — лениво отозвался Куб, — трави баланду… Нет такого царства, чтоб все от пуза.
— А вот есть, а вот есть! — упорствовал Клопик.
— А я знаю, где золотой ключик, — спокойно сообщил Мыса.
Остальные трое уставились на него, Клопик с удивлением, Куб с ухмылкой, третий слюну проглотил, привидилось печенье.
— Своими глазами видел, сгружали, — продолжал Мыса. — Ящик, на ящике написано: «Золотой ключик».
— Куда сгружали? — спросил неторопливо Клопик.
— Не скажу… Каждый по пайке за ужином, тогда скажу.
— Ты чего? — удивился Кубик. — Притырим ключик — всего от пуза.
— Не-е, сначала по детдомовской панке, а потом царскую. — не соглашался Мыса. — Я умну все, места в курсаке хватит.
