Александр. Могу я помочь тебе, отец?
Павел. Спасибо. Ты уже достаточно для меня сделал. Удушьем меня наградил этот проклятый шарф. (Бросает его на стол.) Я так и не знаю, чей он: Николая Зубова или другого мерзавца. Мясники, а не дворяне. Били, душили. Как будто нельзя было пристрелить.
Александр закрывает лицо руками.
Павел (глядя на него с насмешкой и жалостью). Ты не перешагнул через это. Ты нежный, добрый, слабый и лукавый. (Переводит глаза на чернокудрую подругу сына.) И блудливый. Труслив, как заяц, блудлив, как кошка.
Александр (начиная злиться). Вы тоже не были образцом супружеской верности, отец.
Павел. Увы! Но убили меня не за это. Ты хорошо все обставил — согласился только на мое отречение. Разве ты знал, что папа окажется дураком и полезет в драку? Один против всех, маленький, немощный, курносый уродец против таких молодцов. Что им оставалось делать? (Смеется.) Ладно, ладно, дело прошлое. Твоя слабость не чета моей. Я борол ее вздорностью, а ты упрямством. Великим, терпеливым упрямством. Этим ты и одолел Наполеона. Хвалю, хвалю!.. Но теперь ты пуст. Пуст, как золоченый и гнилой внутри елочный орех.
Александр все ниже клонит голову.
Павел. Десять Наполеонов легче победить, чем вырвать Россию из рабства.
Александр. Дворяне этого не хотят.
Павел. Не только.
Александр. Двор этого не хочет, мое ближайшее окружение, родные братья…
Павел. Не только.
Александр. Мать этого не хочет.
Павел. Ты маменькин сынок. Если б ты так же любил отца… (Потирает шею.)
Александр (погасшим голосом). Я не убивал…
Павел. Конечно! И Пален, глава заговора, не убивал. Он заблудился в саду. И Беннигсен не убивал, его отвлекли картины. Никто не хотел убивать, но я почему-то мертв. Ладно, дело прошлое. Главная загвоздка, сынок, не в дворянстве, не в сановниках, не в чиновничестве, не в твоем окружении и даже не в матери-императрице. Рабы этого не хотят.
Александр (потерянно). Как не хотят?
Павел. Так вот, не хотят, и все! Загадочная душа России. А когда захотят, они нас не спросят. (Бытовым голосом.) Заболтался я. Пора в ад. Чего ты так смотришь? Неужто думал, что я в раю? Нет, дружок, вертоград не про нашу честь. Геенна огненная — наш удел. (Смеется.) Но и там есть табель о рангах. Я по грехам титулярный советник, а ты действительный тайный. Еще бы — цареубийство и отцеубийство — знатные грехи!.. Прощай. Ты не хочешь поцеловать своего папочку?
Пересилив себя, Александр повернулся к его лицу, которое мгновенно натекло сизой кровью, глаза выпучились, а из ямы рта вывалился синий язык.
Александр дико закричал и проснулся.
— Какой страшный сон! — пробормотал он, вытирая мокрый лоб.
Ужас остекления его глаза…
На столе лежал офицерский шарф…
Его крик разбудил женщину.
— Что случилось? Муж вернулся? Гони его вон!
— Ты видишь?.. Ты видишь, Мари? Этот шарф!..
— В-вижу, — заикнувшись от ужаса, ответила Мария Нарышкина.
— А ты знаешь, чей этот шарф? Им был задушен мой отец! Эта проклятая тряпка захлестнула горло монарха!..
— Нет, нет! — закричала сквозь слезы Нарышкина. — Я сама купила его в Гостином дворе.
— Так я и поверил. Это орудие убийства.
— Да не убивал он никого. Васеньке тогда и десяти годочков не было.
— Какому еще Васеньке?
— Гагарину, кому же еще? — лепетала вконец сбитая с толку женщина. — Ну, забыл он шарф… Не ждали мы тебя. Он, бедный, чуть шею не сломал, когда в окно прыгал.
Секунду-другую Александр оторопело смотрел на свою возлюбленную, потом зашелся в лающем смехе.
— Воистину от трагического до смешного один шаг.
— Прости меня, — заныла Нарышкина, — я больше никогда, никогда не буду!..
Александр посерьезнел.
— Потеря части воинской амуниции — тяжкая провинность для офицера.
— Да какой он офицер? Мальчишка флигель-адъютантишка. Паркетный шаркун.
— Мы дадим ему отличиться, — играя в серьезность, но про себя злясь, сказал Александр. — Он получит взвод в Царево-кокшайском резервном полку. Можешь первой поздравить его с этой милостью, а заодно вернуть шарф.
Он швырнул ей шарф и покинул спальню под надсадный плач…
…Александр вышел из дома Нарышкиных. Ему подали коня. Он ловко, по-молодому послал тело в седло. Оглянулся на знакомые окна.
— Шлюха! — прошептал брезгливо и будто выплюнул из себя изменницу.
Дал поводья коню. Разгорался прекрасный день — сине-небесный и солнечный. Освобождение от затянувшейся связи порой дарит мужчину не меньшей радостью, чем первое обладание. Александру стало легко на душе, и сразу возникло самое радостное воспоминание его жизни: русские войска входят в Париж…
…Город охвачен ликованием. Изменчивая толпа, еще недавно влюбленная в «маленького корсиканца», приветствует его победителя.
Французы очарованы блеском русских полков, бородатыми лицами казаков, узкоглазыми степняками в овечьих шапках, с луками за спиной, «лоскутьями сих знамен победных, сияньем шапок этих медных, насквозь простреленных в бою», но больше всего — самим императором — молодым, голубоглазым, статным красавцем с доброй, чарующей улыбкой.
Балконы забиты прекрасными дамами, юными девицами, смешливыми гризетками, дерзкими демимонденками и всеми прочими существами женского рода.
— Да здравствует император! — В этом мощном всенародном крике побеждает звень женских голосов.
В Александра летят цветы: розы, гортензии, хризантемы, иные дамы бросают букеты, которые рассыпаются в воздухе и падают на императора многоцветным дождем.
Смуглая рука метнула венок, упавший прямо на каску императора и словно бы увенчавший его лаврами.
Он поднял голову и увидел обнаженные стройные ноги, уходящие в прозрачную темь короткой юбочки. Александр покраснел, что заметила дарительница венка. Она приветно вскинула руки, отчего юбочка поддернулась еще выше, наградив победителя, как пушкинского пастушка, «лицезрением всей прелести».
Александр повернулся к генерал-адъютанту князю Волконскому.
— Ей-богу, князь, ради этого стоило воевать.
— Легко понять того дракона, который брал с покоренной страны дань женщинами, — с улыбкой отозвался Волконский.
— Особенно если эта страна — Франция, — отшутился Александр и снова возвел очи горе.
Его ждало еще много волнующих впечатлений…
…Александр входит в свой кабинет в сопровождении флигель-адъютанта. Зябко потирает руки.
— Воистину — Зимний дворец. На улице лето, а здесь собачий холод. Затопите камин.
И пока флигель-адъютант умело и споро разжигал камин, Александр со вкусом готовил себе работу: достал из бювара гербовую бумагу, придирчиво выбрал и опробовал гусиное перышко, проверил песочницу — полна ли.
От хорошей тяги зашумело пламя в камине.
— Вы свободны, — сказал Александр адъютанту.
Вместо того чтобы повиноваться, тот подошел к государю и подал ему сложенную бумагу, ловко выхватив ее из-под обшлага.
— Что это? — недовольно спросил Александр.
— Плод моего усердия, Ваше Императорское Величество.
— Слухи? — брезгливо сказал Александр, бросив близорукий взгляд на бумагу.
— Список, Ваше Императорское Величество.
— Что еще за список?
— Офицеров, злоумышляющих против Вашего Величества, заговорщиков. Членов тайного общества.
Александр тщательно скатал список в трубку, подошел к камину и бросил его в пламя.
— Занимайтесь своим прямым делом, подпоручик.
— Нет прямее дела, чем радение о благополучии и спокойствии государя! — Верноподданническая тирада прозвучала почти нагло.
И наглость эта смутила Александра. Мальчишка, щенок, знал, что делает, и чувствовал себя в своем праве. Александр сказал неожиданно для самого себя ласково:
— Можете идти, голубчик…
По уходе адъютанта Александр принялся за письмо.
«Любезный друг Михаил Михайлович! Зная, сколь радетельно привержены Вы пермской земле, цветущей под Вашим попечением, считаю все же сию заботу недостаточной для ума и таланта столь великого государственного мужа. Другой Вам надобен простор, другой размах забот, и потому призываю Вас…» — Перо замерло над листом бумаги.
Александр взял колокольчик и позвонил.
В кабинет ступил адъютант.
— Граф Аракчеев еще не явился?
— Давно ждет, Ваше Величество!
— Почему не доложил? Проси!
Вошел Аракчеев: некрасивый, топорный, но крепко сбитый, большестопый, с неуклюже-надежной поступью.
— Вот, Алексей Андреевич, нуждаюсь в твоем совете. Хочу вызвать Сперанского. Хватит ему в провинции крохоборничать. Пора вернуться к прерванной войной работе.
