Самади несмело обнял ее, поднял чуточку и тут же опустил. Она была слишком тяжела.
А женщины хихикали, удерживали невесту за подол, не давали поднять. А из-за полога спрашивали:
— Ну, поднял?
— Нет, нет еще…
— Слабенький он!..
— Даже хрупкую девочку не может поднять, другой бы…
Самади вспотел. Подступила злость, он крепко обнял невесту, но еще пуще насели женщины на подол.
— Слабак!
— Так-то! Круглобедрые у нас девушки, не галатепинцам их поднимать.
— Хватит, отрезать бы вам языки! Хватит смущать парня!
— Попробуй, сынок, всех вместе поднять, пусть все они станут твоими женами!
— Куда их, столетних, знают только козни строить! Отпустите ее подол, несчастные!
Самади, весь красный, растерянный, уже не пытался поднять свою невесту. Она сама пересела на тюфяки, и мельком заметил он на ее лице презрительную усмешку…
Улица на окраине города, на которую Самади свернул, была слепа — ни одного окошка наружу. Самади остановил мотоцикл, поставил его под одиноким тутовником и дальше пошел пешком, держа в руках большую бархатную обезьянку. Увидев играющих ребятишек, остановился.
— Папа, папа приехал!
Прибежала к нему пятилетняя дочка. Самади ее поднял, поцеловал.
— Это тебе, дочка, — и протянул ей обезьянку.
Девочка обрадовалась. На миг позабыла все, разглядывая игрушку.
— Насовсем приехали? — спросила она.
— Да, доченька, — улыбнулся Самади. — Приехал вас забирать обратно. Ты в кишлак поедешь?
— А мама?
— Мама тоже поедет.
— Я сейчас… Маму позову!.. — Девочка побежала к воротам. — Мама, мама! Папа приехал, обезьянку мне привез! Папа приехал!.. — Она исчезла за воротами. Теперь уже со двора доносился ее счастливый голос: — Папа приехал! Папочка приехал!..
Самади хотел было войти, но ворота закрылись перед самым его носом. Растерялся. Пришел в себя, когда что-то упало рядом.
И увидел обезьянку — искалеченную, без головы и без ног.
Услышав плач дочери, Самади побледнел, налег на ворота, но те не давались. Тогда он стал ожесточенно бить в них кулаками. Стали собираться зеваки, и, обессиленный, он отошел.
Уже вечерело, когда Самади ехал обратно в Галатепе. Ехал быстро, обгоняя одну за другой легковые и грузовые машины.
Вспомнил, как после свадьбы в городе приехали они в Галатепе, как широко распахнула перед ним ворота тетя, счастливая, будто она раскрывает для них ворота рая. И они, оба смущенные, перешагнули через порог и пошли к огромному костру посреди двора. Лица гостей от костра казались розовыми, и в глазах каждого пылали костры…
Больно было вспоминать. Самади заметно сбавил скорость. Тут его обогнали. Свадебный караван, смеясь и горланя песни, пронесся рядом. Невеста и жених стояли у самой кабины грузовика, лицом к ветру.
Самади на миг показалось, будто это его жена Зарифа, только совсем еще юная, какою она была тогда, на их свадьбе.
…Поздней ночью ввел он мотоцикл в хлев, прошел в дом и лег, не раздеваясь.
Заскрипела дверь, и в проеме показалась седая голова тети.
— Не приехали?
— Нет.
— Дочку хоть видел?
— Видел.
— Дочка у тебя хорошая.
Она выключила свет и ушла. Самади разулся в темноте, лежа прямо на кровати. Туфли его с грохотом упали на пол.
Когда все были в сборе, в учительскую вошел директор, явно озабоченный. Завуч тоже заметно нервничал.
— У вас опять нет конспектов! — сказал он Акбарову.
— Дались вам эти конспекты! — сказал тот. — Двадцать лет в школе, но не пойму, как это вам не надоело повторять одно и то же. Я вам уже говорил еще в прошлом году, что писать не буду. Наизусть знаю. Это у царей бывали писари, или как там их еще называли, так те должны были писать, что делают их владыки, ибо сами цари не знали, что они будут делать в следующую минуту — в гарем пойдут или войной на соседа. А у нас все известно, есть планы, программы… Что я дурак, что ли, еще раз переписывать учебники?
— Акбаров, — вмешался директор, — дело в том, что к нам едет комиссия.
— Пускай едет, — сказал Акбаров. — Они успевают только к третьему уроку. Вот вам и работа, дорогой завуч, срочно переделайте расписание, переставьте по-другому уроки, подумайте, кого именно для них наряжать будете…
— Будут на уроках Акбарова, — сказал директор, — у меня… и у товарища Агзамова.
— Ну вот, вся беда на голову Агзамопа, — жалобно сказал тот и выпил ложечку какой-то белой жидкости. — И так желудок болит.
— Пускай все идут только ко мне, — предложил Акбаров. — Я сегодня хорошо побрился. Можете потрогать. — И он направился к завучу, но тот в отчаянии отмахнулся.
— И ко мне, — неожидано заявил Мансуров, бывший сокурсник Самади.
— И к Бонжуру, на урок французского, — предложил Агзамов.
— Правильно, — поддержал его Акбаров. — У него ни черта не поймут.
— Надеюсь на ваше благоразумие и благородные помыслы, — напыщенно сказал директор, обращаясь почему-то к одному только Акбарову.
В классе Самади сообщили:
— У Улугбека руки грязные. Он их не моет.
Самади подошел к Улугбеку.
— Я их мою, — сказал Улугбек, держа перед собой большие натруженные руки. — Не смывается.
— Смотрите, какие черные, — брезгливо сказала девочка-всезнайка.
— Отцу помогаю, — сказал Улугбех. — Ему опять дали старый трактор. Каждый год одно и то же. Вот если бы дали новый, голубой, вот тогда другое дело!..
— Мой глицериновым мылом, а то растрескаются, — сказал Самади. — Садись, Улугбек.
— Может, я уйду? — спросил Улугбек. — Вдруг к нам комиссия зайдет.
— К нам вряд ли зайдут, — успокоил Самади.
— Чего бояться, пускай бы зашли! — это Бабур подал голос.
— К нам еще никогда не заходила комиссия, — сказал кто-то чуть ли не с обидой.
Самади постоял в раздумье, потом круто повернулся и вышел из класса.
…Несколько секунд он постоял возле двери, из-за которой слышался уверенный голос Акбарова: «…Источники мало о чем говорят, может, он и не знал, что за ним скачут убийцы. Не успел Улугбек доехать до перевала, как они настигли его…» Потом направился в учительскую. Там сидела девушка лет двадцати трех, видимо, из комиссии.
— Извините, я хотел бы пригласить вас в мой класс.
Та молча встала.
Для «комиссии» не оказалось места. Правда, рядом с Махмудовой пустовало одно место, но комиссию обыкновенно сажали за последнюю парту.
— Улугбек, пересядь к Махмудовой.
Тот молча отказался. К Махмудовой пересел Ахмад. Девушка из комиссии села рядом с Улугбеком. А он, бедный, застыл от смущения и сунул замасленные руки под крышку парты.
Самади взял таблицу и повесил на доску. И тут раздался крик Махмудовой. Самади резко обернулся. На полу возле его стола сидела огромная лягушка.
Ребята дружно повернули головы к «комиссии» — девушка была бледна, как мел. Один Бабур был серьезен, пожалуй, слишком серьезен, чем и выдавал себя.
— Ты боишься лягушек? — спокойно спросил Самади.
— Н-нет…
— Зачем тогда так громко кричать? Это же обыкновенная лягушка.
— Из класса земноводных или просто амфибия, — сказал Бабур с тем же серьезным видом. — Обитает практически во всех районах земного шара, во всех водоемах.
— В водоемах, а не в классе! — Махмудова уже пришла в себя.
— Это правда, — сказал Самади. — Потом, кажется, их в Антарктиде и в Арктике не встретишь. Бабур, вынеси, пожалуйста, амфибию. Только живьем отпусти.
Бабур проворно поймал «амфибию» и, держа ее бережно, направился к выходу. Тут открылась дверь и в сопровождении завуча вошла серьезная дама лет сорока пяти. Самади увидел, что девушка из комиссии растеряна — видимо, дама была старшей и девушка ее немного побаивалась.
— Здравствуйте, — сказал Бабур даме и завучу, показал лягушку и вполне серьезно объяснил — В живой уголок.
Класс ничем не выдал его. Все уже поднялись за партами, включая и девушку.
— Выбор не очень удачный, — заметила дама. — Надо было с хозяйственным уклоном.
— У нас есть кролики, кроме того, думаем создать собственную птицеферму, — ответил завуч с готовностью. — Председатель колхоза обещал помочь.
— Здравствуйте, — сказала дама классу. — Садитесь. Начинайте, товарищ…
— Самади, — подсказал завуч.
— Начинайте, товарищ учитель. — Дама гордо не приняла его помощи.
Она с трудом втиснулась на место Бабура. Хотела было убрать его портфель и вздрогнула — из портфеля высунулась головка — точь-в-точь змеиная. Головка часто моргала, а змеи, как известно, не умеют моргать. Дама пришла в себя и бесстрастным взглядом показала на портфель завучу, который, потеснив двоих, сидел позади:
— В живой уголок.
Завуч взял портфель и тихонько вышел из класса.
