— В живой уголок.
Завуч взял портфель и тихонько вышел из класса.
— Начинайте, товарищ учитель.
Самади не понравился ее тон, поэтому он решил сказать по-своему:
— Продолжим наш урок…
Повесил на доску таблицу. Услышал скрип половиц — дама уже была на ногах и ходила взад-вперед по проходу.
— Пожалуйста, садитесь, вы мне мешаете.
Та метнула на него удивленный взор, но села. Наступила тишина, урок начался.
После уроков собрались в учительской.
— Начнем с вас, товарищ Акбаров, — сказала дама. — Вы преподаете историю. Хотелось бы знать мнение товарищей о ваших уроках.
Встал один из членов комиссии, мужчина лет сорока.
— Акбаров неплохой историк, Лола Абдурахмановна, — сказал он. — Предмет свой он, конечно, превосходно знает, но…
— Что «но»? — перебил Акбаров.
— Я хотел сказать, что ты немного увлекаешься, Салих…
— Чем? — спросила дама.
— Видите, Лола Абдурахмановна, он увлекается… историей.
— Надеюсь, я ее не извращаю? — опросил Акбаров.
— Нет, не в этом дело… Ты ведешь себя, как старый и очень упрямый профессор, который изматывает своими знаниями и себя и других. Ты не должен забывать, что здесь сельская школа, а не университет. Разумеется, конспектов к лекциям ты не делаешь, но есть оплошности и в журнале. Вместо записи об истории Афин записано: «Проведены раскопки местного кургана».
— Правильно, так и есть!
— Я понимаю, вещи такого порядка тоже полезны, но в первую очередь необходимо соблюдать учебную программу, она у нас и так чрезмерно сжата. Правда, подобных записей мало, журнал, в основном, заполнен правильно и…
— И фиолетовыми чернилами, — ехидно вставил Акбаров.
— А что нашли во время раскопок? — спросила Лола Абдурахмановна. — У вас был открытый лист?
— Будду, — не без гордости сообщил Акбаров. — Правда, он маленький, без левой руки, но настоящий. Листа не было. Экстренный случай, курган хотели пустить под земельный оборот.
— Сдали в музей?
— Нет, у себя оставили. Попробуем сами разобраться.
Член комиссии сел. Встала Лола Абдурахмановна.
— Хочу сказать несколько слов о товарище Самади, который у вас ведет физику. Мне кажется, товарищ Самади слишком либерален. Я попросила его собрать тетради учеников. Схемы и рисунки различных устройств и механизмов выполнены весьма небрежно.
— Это личная инициатива, Лола Абдурахмановна, — вставил завуч. — Вообще-то, «о физике полагаются лишь тетрадки для решения задач.
— Ну и что? — строго спросила Лола Абдурахмановна. — Раз он за это взялся, то надо вести дело по всем правилам. Далее. Вот, товарищи. полюбуйтесь…
Она раскрыла тоненький альбом для рисования и показала собранию детский рисунок, где был изображен заяц с фантастически длинными ушами, а рядом с ним, только в более мелком масштабе, — танк, боевой, со звездочками и… с резко сломанным стволом. Под рисунком красовалась крупная «пятерка».
— Очень способный мальчик, — пробормотал Самади.
— Это вы кого защищаете, Музаффар? — спросил Акбаров.
— Машраб… Сын Бабаевых.
— Ах, сын вашего парторга!.. — сказала дама и вполне добродушно спросила: — А вы, случайно, не хотите ему понравиться?
— Нет, — сказал Самади.
— Тогда остается вас поругать за чрезмерную щедрость в оценке, — сказала дама. — Во-первых, это не имеет отношения к физике, во-вторых, такого зайца может нарисовать и двухлетний мальчуган, а танков в детских рисунках хоть отбавляй. Ваш художник не очень мне понравился, хотя бы потому, что здесь не хватает традиционного солнца.
— Должно быть, он рисовал ночью, — сказал Мансуров.
— Вы не правы, Лола Абдурахмановна, — сказал Акбаров, внимательно изучавший рисунок. — Мальчик действительно добрый. Вы хорошенько посмотрите на его танк.
— Ну и что? — спросила дама небрежно. — Уже нагляделась. Танк как танк, к тому же со сломанным стволом. А это противоречит логике.
— В том-то и дело! Будь ствол правильный, это был бы самый заурядный танк, а не искусство.
— Уж не Рембрандт ли этот ваш ученик?
— Не Рембрандт, но тоже любопытный человечек.
— Чем? — спросила дама досадливо. — Не пойму, вы что, меня разыгрываете? В чем дело, товарищ Акбаров?
— В том, что он сначала нарисовал зайца, потом уже взялся за танк. И ему пришлось сломать ствол танка, иначе дуло упиралось бы прямо в голову зайца н могло убить его. Теперь поняли?
Дама поняла и вспыхнула. И впервые за эти минуты сказала тепло, очень проникновенно:
— Да разве их сразу поймешь…
Замолчали. Тишину прервал голос Самади:
— Я тоже не сразу понял. Только потом, когда он сам сказал…
И умолк. Встретился с взглядом Акбарова. Историк смотрел серьезно, внимательно. Самади отвел взгляд, увидел девушку из комиссии. Опустил голову, стал опять маленьким, неприметным.
…Позже, у микроавтобуса, когда прощались с Лолой Абдурахмановной и другими приезжими, Самади вдруг увидел девушку из комиссии рядом с собой.
— Я остаюсь, — сказала она, улыбнувшись. — Я не комиссия, а всего лишь практикантка.
— Извините, я не знал.
— А вы меня даже не спросили, — все еще улыбаясь, сказала она. — Меня зовут Инобат.
— Музаффар. Физику веду. И еще астрономию…
— И уроки рисования? — хитро спросила девушка.
— Нет… Рисовать я не умею, — ответил Самади.
Настала очередь седьмого «Б» ухаживать за шелкопрядом. Помещение, где содержались черви, было в полумраке, как и советуют светила сельскохозяйственной науки. Дальний конец огромных, в три этажа, стеллажей, упирался в стену.
Самади посмотрел на висевший на стене термометр, бросил несколько поленьев в печку и вышел в переднюю комнату. Здесь был весь его класс. Инобат тоже помогала резать побеги, очищать их от зеленых плодов.
Вошел мальчик, вокруг пояса повязана веревка, за веревку заткнут топор — заправский дровосек.
— Дядя Хасан не дает рубить свои тутовники, — сказал он Самади. — Взял и выгнал вас со двора…
— К нему Ахмада надо послать. Они большие друзья, — подал голос Бабур, и девочки прыснули. — Вечно с ними приключения. Сегодня упал с дерева. Вы бы видели, как он ревел!.. А еще летчиком хочет стать. Летчики не ревут.
Ахмад молчал. Только теперь Самади увидел пятна крови на рубашке мальчика. Инобат ахнула, когда, подняв рубашку Ахмада, увидела кровоточащие ссадины.
— Пожалуйста, Инобат, аптечку принесите, — сказал Самади, а когда девушка ушла, спросил Ахмада: — Больно было?
— Да.
Задыхаясь, прибежала Инобат. Достала из аптечки спирт, вату.
— Сейчас… быстренько… потерпи немного…
По лицу мальчика было видно, каково ему теперь.
— Больно?
— Н-нет… — сквозь зубы ответил Ахмад. И молчал до тех пор, пока не перевязали ему руку. — Вы отцу не говорите, учитель. Маме я сам скажу. И к врачу сам пойду.
— Хорошо, Ахмад.
— Странный мальчик, — сказала Инобат, когда Ахмад ушел. — Может, и вправду летчиком будет…
— Не думаю, — ответил Самади.
Опять он поехал в город на мотоцикле.
В скверике, среди детворы, заметил свою дочку. Вырулил. Дочка увидела его, прибежала.
— Обезьянку привезли? — спросила она.
— Нет, дочка, еще не успел зайти в магазин. — Самади снял каску и посадил дочку на сиденье. — Поедем домой?
— А мама?
— Маму потом заберем.
— Папа, а сколько ног было у той обезьянки? — Девочка загрустила, вспомнив его прошлый приезд. — Я даже не успела их сосчитать. Вы мне другую привезете?
— Обязательно, дочка. А ножек у нее четыре… — Самади задумался. — А руки две…
— Всего шесть? — спросила девочка, быстренько сосчитав в уме.
— Нет, только четыре.
— Как? — не поняла она.
— Очень просто. Когда она ходит во весь рост, тогда у нее две ноги и две руки, а когда на четвереньках, тогда руки исчезают…
— Совсем исчезают?
— Нет, не совсем, они просто превращаются в ноги. Поняла?
— Ага… — неуверенно кивнула головой девочка и через мгновение радостно сообщила: — А у меня есть еще один папа!
— Как?! — Теперь пришла очередь удивляться Самади.
— Он к нам приходил. Бабушка говорит, что папой мне будет…
— А мама?.. Она тоже так говорит?
— Нет, она ничего не говорила. Вот она сидит!..
И девочка показала в глубь скверика. Там, на скамейке в тени дерева сидела его жена и, ничего не замечая, беседовала с приятельницей.
— Он тебе не папа, дочка, — хрипло проговорил Самади. — Он просто самый обыкновенный дядя.
— А бабушка говорит…
— Она неправду говорит, — отрезал Самади. — У тебя один папа.
Девочка задумалась, потом тихо произнесла:
— Мой папа — вы… Я сейчас скажу маме… — Она побежала к матери. — Мама, папа говорит, что у меня только один папа! Понимаете, только один!.. Он говорит, что у обезьянки было шесть ног… Нет, не шесть, а четыре нога и две руки, всего их — четыре!..
