— Включаю телевизор, программу «Время», ну, как всегда: ученые такого-то института сделали открытие. Слышу: фамилия знакомая, моего брата! И там их четверо, в халатах, молодые. Меня прямо как током: вот он, вот этот! И прямо пальцем— на него! — И тетка ткнула пальцем… на этот раз непосредственно в Виктора Семеновича, как раз подошедшего в ту минуту.
И тут, к счастью, наступил ее черед; она скрылась за дверью кабинета, перед тем очаровательно помахав рукой племяннику и оставив его на обозрение всей любопытствующей очереди.
…Потом они возвращались пешком, и впять Виктор Семенович держал тетку под руку, и опять они шли медленно-медленно, словно в насмешку над быстро бегущим временем…
Дома он сказал:
— Опять, черт возьми, с этой дружиной. Вадим заболел, пришлось его подменять, ходить с повязкой по улицам, ловить пьяных… Смех да и только. Кандидаты наук!
— Он тебе звонил, — сказала, поджав губы, Наташа.
— Кто?
— Вадим. Удивлялся, где ты до сих пор.
— Он же еще и удивляется, — сказал Виктор.
Вот так и получилось, что в эту жизнь — с ежедневной работой, магазинами, автобусами, Иришкиным плаванием и множеством еще всяких дел, для которых катастрофически не хватало времени, — вошли еще и заботы о никому не нужной тетке, беспомощной и требовательной, прилепившейся к племяннику, и при том еще неизвестно, племяннику ли на самом деле. Чем больше втягивался Виктор Семенович в эти заботы, тем больше возмущался собой и, с другой стороны, чем больше возмущался и негодовал на себя, тем больше стыдился и — втягивался.
В аптеке, в отделе оптики, была, как и везде, очередь, н дело шло медленно. Виктор Семенович топтался на месте, мысленно подгоняя стариков, а были здесь опять почти одни старики, и они, как назло, никуда не торопились.
Он получил, наконец теткины очки, сунул их в портфель и помчался на остановку автобуса. И автобус, как назло, ушел перед самым носом…
На этот раз, войдя к тетке, он застал такую картину: тетка сидела в кресле, а рядом, устроившись на скамеечке, сидел мальчик лет двенадцати, чуть старше Иришки, и читал вслух «Войну и мир».
Впустив Виктора Семеновича, тетка заняла свое место, мальчик дочитал абзац, после чего тетка сказала ему:
— Спасибо, милый. Ты очень хорошо читаешь. Иди. Хватит на сегодня. Пришел мой племянник, он мне дочитает. А с тобой мы в следующий раз пойдем гулять. Сегодня у нас что, вторник? Значит, в четверг!
— В четверг я не смогу, — сказал смущенно мальчик.
— А что? Почему?
— Я на гимнастику хожу.
— Ну хорошо, — согласилась тетка. — Тогда пусть этот придет… твой товарищ, Павлик.
— Я скажу ему.
— Ты лучше вожатой скажи, она его пришлет. Иди, дорогой, спасибо.
Мальчик воспитанно попрощался и ушел. Виктор Семенович проводил его взглядом:
— Это чей?
— Ничей, — отвечала тетка. — Из школы.
Тут школа поблизости, у них там тимуровцы-пионеры, я договорилась. И им общественная работа, и мне хорошо. Садись, что же ты стоишь. Как самочувствие?
— Спасибо, не жалуюсь. Вот ваши очки.
— Ой, спасибо, дорогой, дай я тебя поцелую. — И тетка чмокнула в щеку Виктора Семеновича. — Скажи мне, сколько я тебе должна?
— Да нет, пустяки.
— Погоди. Давай условимся, — твердо сказала тетка. — В денежных делах нужна строгость. Так меня всегда учил дядя Сережа. Я понимаю, ты обеспеченный человек, у тебя большая зарплата, и тем более ты должен меня понять, не хотелось бы таким образом подчеркивать разницу между нами. Возьми, пожалуйста. Сколько там?
— Два сорок, — сказал, краснея, Виктор Семенович.
— Пожалуйста. — Тетка, уже в новых очках, отсчитала рубли и мелочь. — Спасибо… А это что?
— Это фотографии. Я вам возвращаю.
— Переснял?
— Нет, — признался Виктор Семенович. — Дело в том, что это… не мой отец.
— Как не твой! Что ты говоришь! Это Семей. Вот, слева.
— Семен, но, вероятно, другой, — сказал твердо Виктор Семенович.
— Почему ты решил?
— Потому что у меня сохранилась карточка моего отца.
— Вот эта? Я ее не знаю.
— Не знаете, потому что это другой человек. Не тот, кого вы имеете в виду.
— Я не уверена. Это, может быть, и он. Тут разные годы. И он в военной форме — она всегда меняет человека… Подожди-ка, я вот что подумала. Ты написал дяде Вите?
— Нет.
— Я сама ему напишу. Это надо выяснить до конца. У него, тем более, тоже сомнения. Смотри, как странно, — совсем растерялась тетка. — Ну что же. В таком случае, — сказала она вдруг с твердостью, — ты можешь считать себя свободным. Подождем письма. Если это ошибка, простим друг другу. Чего не бывает в жизни, правда?
— Да, — кивнул Виктор Семенович.
— Ну ладно. — Тетка смотрела на него. — Ты торопился, иди!
— Я?. Я не торопился, — сказал, терзаясь собственным малодушием, Виктор Семенович. — Вы просили почитать.
— Ничего, у меня теперь очки.
— Но я могу, если хотите…
— Ну почитай. А потом выпьем с тобой чаю, если не возражаешь.
И Виктор Семенович, усевшись подле тетки, начал читать.
— Очки, очки тебе надо! Вон как далеко держишь книгу, смотри!
— «Но, мон шер, я это сделал для себя, для своей совести, и меня благодарить нечего, — читал вслух Виктор Семенович. — Никогда никто не жаловался, что его слишком любили; а потом, ты свободен, хоть завтра брось. Вот ты все сам в Петербурге увидишь. И тебе давно пора удалиться от этих ужасных воспоминаний. — Князь Василий вздохнул. — Так-так, моя душа. А мой камердинер пускай в твоей коляске едет…»
— Алло! — радостно закричала тетка в телефонную трубку. — Это ты, Витя? Мне Виктора Семеновича! Это ты, Витя?
Она стояла в будке автомата, рядом со своим парадным, в новых очках, с письмом в руке.
— Это ты, Витя? Здравствуй! Тетя Маня говорит! Есть новости для тебя! Письмо от дяди Вити! Хорошие новости, ты слышишь меня? Вот я тебе почитаю. Ты спешишь? Ну так слушай: мы с тобой все-таки родня!..
— Да… да… — говорил в трубку, стоя у себя в комнате, Виктор Семенович. При этом он почему-то опасливо косился на жену и дочь. — Да, конечно… — мычал он неопределенно. — Рад. Рад очень. Весьма. Да, именно… Хорошо… Они вам шлют привет…
— Кому это мы шлем привет? — поинтересовалась Наташа, но Виктор Семенович сделал предостерегающий жест в ее сторону и продолжал в том же духе:
— Да-да, конечно… Разумеется…
— Что ты их все прячешь от меня? — говорила тетка. — Когда я их увижу? Да? А конкретно? Давайте в воскресенье!..
— В это воскресенье, боюсь, не получится, — говорил Виктор Семенович. — Но где-нибудь на неделе… да, непременно. Они тоже очень хотят. Обязательно!
Он положил на рычаг трубку, устало перевел дух и сказал:
— Все. Меня нет. Уехал!
И Виктор Семенович стал скрываться.
Дома звонил телефон, подходила жена, Наташа:
— Его нет. Он в командировке. А кто это? Позвоните, пожалуйста, в начале следующего месяца…
Звонил телефон на работе, подходил кто-либо из предупрежденных коллег, а предупреждены были все.
— Алло! Нет Виктора Семеновича. В командировке. А кто это? Тьфу ты, черт, я тебя не узнал. Сейчас позову. Скрывается он, скрывается. От женщин, от кого же еще!..
И опять — дома. На этот раз умело врала Ириша:
— Нет его. В командировке. А что передать? Ничего? Спасибо…
Жизнь шла своим чередом: четверо в лаборатории стояли, сгрудившись, перед экраном; потом Виктор Аржанников плелся с портфелем за Иришкой в бассейн, успевая еще забежать в булочную; вечером он сидел у телевизора; ночью — на кухне, разложив свои таблицы. Время от времени Наташа и Ириша, сменяя друг друга, отвечали на звонки:
— Нет его. В командировке. В Тюмени. Что передать?
Однажды Наташа заметила по этому поводу:
— Да, лихо она у нас врать научилась!
Виктор Семенович промолчал.
— А почему ты все прячешься? — спросила Наташа.
— А потому что у меня нет времени, — сказал Виктор Семенович. Это было больное место, и он закричал: — Нет времени! Нет! Катастрофа с временем, понимаешь?
— Понимаю. К маме моей второй месяц не можем выбраться, — спокойным тоном заметила Наташа.
— Не можем, да!
— А что ты нервничаешь, успокойся.
Он успокоился.
— Надо, кстати, Иришку послать к бабушке, пусть проведает.
— Попробуй, — сказала Наташа.
— Я заметил, она у нас не любит делать то, что ей неинтересно.
— А кто любит? Мы?
— Мы, по-моему, только и делаем, что нам неинтересно. Скрипим, но делаем.
— Вот именно. Скрипим, — усмехнулась Наташа.
Потом она пришла на кухню, где Виктор Семенович расположился со своими таблицами. Спросила мирно:
— Ну и сколько это может продолжаться?
— Не знаю. Не знаю.
