— Ну и сколько это может продолжаться?
— Не знаю. Не знаю.
— Послушай. — Она села рядом. — А может, ей там есть нечего, твоей этой тетке? Продуктов купить или что…
— Кто будет покупать? Ты? — спросил Виктор Семенович. И добавил: — Ну а как она до сих пор обходилась? Ничего, приспособит пионеров!
— Каких пионеров?
— Таких, как наша дочь. Которые родных бабушек не видят месяцами, а чужим носят продукты. Называется: общественная работа!
Вышло остроумно. Наташа рассмеялась.
Потом, отсмеявшись, сказала:
— А ты не добрый.
— Я чересчур добрый! Чересчур! — сказал Виктор Семенович.
— Это не называется добротой.
— А как называется? Слушай! Ну должна же быть справедливость! Ты мне скажи: где она была, где они все были, когда я жил в общежитии, учился н когда мы потом снимали комнату? Я б тогда очень даже приветствовал какую-нибудь тетку, у которой можно было бы хоть раз пообедать или перехватить до стипендии! Была же она там где-то и не искала двоюродных племянников, правда? Служила своему гению мужу! Этот гений меня бы еще наверняка попер, если б я тогда объявился. Своих-то детей не завели, не хотели!
— Откуда ты знаешь…
— Не хотели! Она сама говорит. Жили друг для друга! Вот и пожалуйста! А теперь? Теперь ей все должны! И я должен! Почему? Где справедливость?
— Справедливость тут ни при чем. И это не долг, а что-то другое.
— Обязанность!
— Не обязанность, нет. Это как раз и есть доброта. Знаешь, которая не выбирает: это одним, а это другим. Те заслужили, а эти нет. Это ничтожные, а это чтожные… Вот в чем дело.
— Все! Завтра же зовем ее в гости! — заключил Виктор Семенович.
— Да нет. Не будем звать, — сказала грустно Наташа.
Был и такой день, когда Виктор Семенович и его коллеги — на этот раз на самом деле — патрулировали улицы с повязками Дружинников на рукавах. Шли, поглядывая по сторонам. Вадим рассказывал:
— Школьный приятель-то мой, помните, я говорил? Тот, что меня нашел, двадцать лет не виделись. Профессор всего-навсего! Я думаю, что ему от меня нужно? А ничего не нужно. Он уже профессор. После инфаркта решил переменить жизнь, видеть старых друзей, только и всего! А как твоя тетка? — вспомнил Вадим, — Жива?
— Жива, — сказал Виктор, — а что ей сделается…
И он отправился к тетке. В тот же вечер, с дежурства, позабыв снять повязку.
Он еще некоторое время раздумывал, оказавшись перед ее домом. Посмотрел по сторонам, потоптался нерешительно и вошел в подъезд.
Странно: на звонок никто не отзывался. Виктор Семенович посмотрел на часы — в такое время тетке полагалось бы сидеть дома.
Позвонил еще. Постучал. Подергал дверь. Странно!
Стал звонить в соседние квартиры. В одной ему сказали, что не знают никакой Марии Игнатьевны и кто проживает в квартире двадцать, им неизвестно. В другой пожали плечами. На счастье попалась какая-то старушка — спускалась сверху по лестнице.
— Вам кого? Из двадцатой? Так ее увезли! Это когда еще — на той неделе! В больницу. А вы кто, из милиции? — старушка заметила повязку. — Это можно, знаете, где узнать? В поликлинике в рай-оной, к ней врачи ходили. И еще племянник у нее где-то. Вы поспрошайте!..
С чувством неясной какой-то вины и тревоги он стоял перед окошком в больнице; за окошком был «справочный стол», девушка в белом колпаке искала фамилию в толстой книге.
— А отделение? Не знаете? Как же вы, гражданин, не знаете отделения? Когда поступила больная?
— На прошлой неделе.
— Может быть, в неврологии?
— Может быть.
Девушка еще поискала, нашла. Закрыла книгу.
— Вам надо говорить с врачом. Завтра от двенадцати до двух.
— Почему с врачом?
— Потому что.
— Она… жива? — спросил Виктор Семенович.
— Жива, жива, — сказала девушка. — С врачом. И вас все равно сейчас никто не пустит. Посмотрите на часы.
— Понимаете, в чем дело. Я в Москве проездом. Утром самолет…
— Это все мы знаем, гражданин. Завтра придете. Палата триста девятнадцать, третий этаж. Все.
— Гражданин! — Пожилой мужчина толкнул в плечо Виктора Семеновича. — Поди сюда!
Виктор Семенович неохотно освободил место у окошка. Пожилой влек его куда-то в сторону.
— Чего ты с ней разговариваешь, — произнес он шепотом. И все остальное показал жестами: дверь, лестницу, коридор и, наконец, способ, каким находят общий язык с нянечкой, сторожащей вход. Виктор Семенович понял.
Через несколько минут он был уже на третьем этаже и затем у палаты под номером 319, где тетки в данный момент не оказалось. Тетка была жива и смотрела в холле телевизор.
Он увидел ее не сразу. Здесь было человек двадцать ходячих больных, мужчин и женщин, в халатах мерзкого цвета. Показывали какой-то детектив, и тетка, увидев Виктора Семеновича и поднявшись ему навстречу, некоторое время еще оглядывалась на экран.
— Вернулся? — сказала она просто и нежно. — Ну как? Как ты себя чувствуешь?
— Я-то что! Вы как? Мы все переволновались. Что с вами?
— Не страшно, — сказала тетка. — Давление. В моем возрасте это бывает. Но ничего… Вот, Евгения Васильевна, — обратилась она к женщине, оказавшейся рядом, — мой племянник, о котором я вам рассказывала. Ученый. Шурочка! — остановила она еще и медсестру. — Знакомься, это мой Виктор. Видишь, он прямо из командировки и — ко мне. Как тебя пустили? Ты, наверно, объяснил? Пойдем отсюда, видишь, мы мешаем. Обратил внимание, телевизор тут цветной? Анна Ефимовна, куда вы спешите, вот это мой племянник, тот самый! — Тетку знали все и племянника, очевидно, тоже. — Ну, рассказывай! Вот тут, у окошка станем, только не простудясь, ради бога… Ты видишь, больница очень приличная, лучше, чем я думала. Вот это сестра, Шурочка, у нее ангельский характер. Тут с больными надо уметь, такие попадаются капризные! Все старые, и всем жить охота, и чем старше, тем больше хочется жить, такой закон. Ну, расскажи: как вы там? Дочка у тебя прелесть. Такая вежливая. «Нет его, к сожалению. Что передать?» Ты ей — привет от меня, пожалуйста. Вот выпишут уже скоро, обязательно надо встретиться, я ведь ее так и не видела. Наташу твою…
— Да, да, непременно! — говорил Виктор Семенович.
— А ты уж подумал, я умерла? Признайся.
— Да нет, что вы!
— Еще поживу, — заверила тетка. — Ну пошли, досмотрим давай, как раз пятая серия, сейчас их будут ловить!
Еще через несколько дней тетку выписывали. Виктор Семенович прибыл за ней на машине: приятель Вадим на собственных «Жигулях» въехал в больничный двор и остался ждать.
Они вышли, осторожно переступив порог: Виктор поддерживал под руку тетку, а в другой руке держал ее узелок с вещами.
— Вот сюда, сюда.
— Ты на машине? — удивилась тетка. — Зачем? Такая погода хорошая. Ты отпусти ее, пойдем пешком, если ты, конечно, не спешишь. Врач мне сказал побольше двигаться. Ты торопишься?
— Нет, нет.
— Ну пошли тогда потихоньку.
И они пошли потихоньку. Отпустив Вадима, с тоской поглядев вслед «Жигулям», Виктор Семенович взял под руку тетку и двинулся с ней по улице.
Идти предстояло долго — шаг тетки был медлен, грузная фигура ее едва заметно продвигалась в пространстве, как тяжелый корабль, и рядом тем же шагом, наперекор времени, двигался племянник с узелком в руке.
