Крадется в столовую.
266. (Съемка в помещении.) СТОЛОВАЯ. «СЕНАР». ПРОДОЛЖЕНИЕ ЭПИЗОДА.
Оглянувшись и убедившись, что он один, Шаляпин на цыпочках подбегает к столу, хватает пирожок, затем другой.
Женский голос за спиной. Ай-ай-ай, как не стыдно!..
Шаляпин испуганно оборачивается, заглатывает пирожок. Глаза его лезут на лоб не столько от ожога, сколько от удивления: перед ним — Марина.
Шаляпин. Ну, убили! Наповал! Марина!
Он обнимает Марину, они целуются.
Шаляпин. Дай посмотреть на тебя. Похудела, морщинки у глаз, а все равно хороша!
Марина. Да и вы не помолодели, Федор Иванович, а все равно — орел!
Шаляпин. Ты давно здесь?
Марина. Второй месяц.
Шаляпин. Из самой Совдепии! Вырвалась! Так это ты, что ли, сирень привезла из Ивановки?
Марина. А как же! Я. Чуть не застрелили.
267. (Съемка в помещении.) СТОЛОВАЯ. МНОГО ПОЗЖЕ.
Обед уже кончился. Няня убирает грязную посуду со стола, гости расположились на диванах, кушетках и креслах у больших окон, глядящих на зеленую лужайку. Мазырин в углу за раскрытой газетой «Русское слово». Шаляпин подходит к столу и берет большую, запыленную бутылку.
Шаляпин. Это грех не допить.
Он подходит к остальным с бутылкой в руке, обращается к Рахманинову.
Шаляпин. Сережа, сколько стоит это вино?
Рахманинов. Не знаю.
Борис. Ты же коньяк хотел пить.
Шаляпин. Это вино… Я вам скажу! Сто пятьдесят долларов — будет мало. Я это вино сначала допью, а уже потом коньяк буду пить.
Шаляпин пристроился с Мариной, потягивая вино.
Шаляпин. Ну как, Василия Блаженного еще не снесли?
Марина. Нет.
Рахманинов. У них там рестораны опять частные, с цыганами.
Шаляпин. Как это?.. «Новая экономическая политика»… И цыгане поют… Значит, налаживается жизнь. (Наливает себе еще один стакан.) Господи, а может, большевики раздумали коммунизм строить?
Мазырин (из-за газеты). Не раздумали, не обнадеживайтесь.
Рахманинов. Да ладно вам, только бы настроение испортить.
Шаляпин. Да… Жизнь налаживается, а Соловецкий монастырь колючей проволокой обнесли. В тюрьму превратили. Теперь там вместо монахов — заключенные. (Покачал головой.)
Мазырин. Помнишь, Федор, мы с тобой ругались? Я города с острогов советовал начинать строить. Ты меня в изуверы записал. А вот Троцкий послушался — не город, а всю страну с острога начал строить.
Шаляпин. Да… (Пауза.) Это надолго, если не навсегда…
Он выпивает вино, хочет наполнить бокал снова. Борис пытается взять у отца бутылку.
Борис. Папа, тебе врач не велел.
Шаляпин (грубо). Отстань! (Наливает себе еще один стакан.) Большевики говорят теперь, будто я тоже в революции участвовал, матросам пел. Я же певец!.. Мне все равно, кто меня слушает. Плати!.. В Америке мне платят, здесь тоже. В чем же дело? Они там любят рассказывать, как русские эмигранты — артисты или писатели здесь под забором с голоду умирают… Я им не доставлю такого удовольствия. Я умру миллионером!
Сыновья Шаляпина переглядываются. Наталья ставит чашки на поднос. Марина помогает ей. Обе выходят. Молодежь, потупившись, потихоньку выскальзывает в сад. Остаются только Рахманинов, Шаляпин и погруженный в газету Мазырин.
Рахманинов. Федя, не стоит пить.
Шаляпин. Молчи, татарская морда! Я умру миллионером! Я уже миллионер! Они меня не поставят в иконостас к своим святым! Не-ет! Погодят. Революция! Какая же это революция? Это бунт рабов! Я попою еще лет десять. В Скандинавии озеро куплю и рыбу буду ловить. А они там… (Он не договаривает.)
Марина возвращается за остатками посуды. Шаляпин, допив вино, берется за бутылку коньяка. Останавливает входящую Марину.
Шаляпин. Марина, а чего у них поют?
Марина. Да всякое.
Шаляпин (нарочито противным голосом).
Россия ты, Россия,
Советска сторона…
Жена моя Маланья
Глядит туда-сюда.
Связалась с комиссаром,
Дитя мне родила…
(Засмеялся.) Что, хороша песня?
Марина. Есть и другие, получше.
Шаляпин. У большевиков?
Марина (пожав плечами). У людей.
Рахманинов и Шаляпин смотрят на нее, Мазырин по-прежнему читает газету. Марина набирает в грудь воздух и чистым полным голосом запевает.
Марина.
Мы на лодочке катались
Золотисто-золотой,
Не гребли, а целовались,
Не качай, брат, головой…
Рахманинов и Шаляпин слушают. Мазырин, уронив газету на колени, с изумлением смотрит на поющую Марину.
Марина (продолжает петь).
В бору, говорят,
В лесу, говорят,
Растет, говорят, сосенка.
Понравилась мне, молодцу,
Хорошая девчонка!..
Шаляпин. Что такое, почему не знал?
Марина пожимает плечами и исчезает в дверях.
Шаляпин (напевает рассеянно).
Мы на лодочке катались
Золотисто-золотой…
(Голос его пресекается.)
Рахманинов сосредоточенно вставляет сигарету в мундштук. Губы его дрожат. Мазырин глядит в сад, где на лужайке молодые люди с веселыми криками играют в футбол.
Шаляпин. Да… Детей жалко. Они так и не узнают России. Детей я люблю…
И Шаляпин вдруг, наклонив голову и закрыв лицо руками, рыдает.
268. (Съемка в помещении.) СЕНАР. СПАЛЬНЯ МАРИНЫ. НОЧЬ.
Марина в своей спальне принимает лекарство — чуть не целую горсть таблеток. Запивает водой. Подходит, к зеркалу и разглядывает свое осунувшееся от усталости лицо. Трогает заострившиеся скулы, приподнимает поредевшие волосы. Грустно усмехается. Она подходит к окну и смотрит на уснувший парк, на поблескивающее сквозь заросли озеро, но, похоже, видит не все это, а какой-то иной образ, занимающий ее душу…
269. (Натурная съемка.) МОСКВА. ВЕСНА. ВЕЧЕР.
К обшарпанному подъезду дома, где жили Рахманиновы, подходит пожилой человек в картузе и затертой кожанке. Это Иван. Заходит внутрь.
270. (Съемка в помещении.) ЛЕСТНИЧНАЯ ПЛОЩАДКА.
Иван поднимается по лестнице, звонит у знакомой двери. Никто не отзывается. Иван терпеливо звонит, потом стучится, наконец, в бешенстве колотит сапогом в дверь. Открывается соседняя дверь, на площадку выходит знакомый нам председатель дворовой самообороны. Ныне он член домкома, фамилия его Ковшов.
Ковшов. Вам кого, товарищ?
Иван. Сам знаю кого.
Ковшов. Я бы тоже хотел знать, как член домкома, сосед и лицо, которому доверены ключи.
Иван. Какие тебе ключи доверены?
Ковшов. От квартиры. Марина Петровна, уезжая, оставила мне ключи.
Иван. Куда она уехала, мать твою! Ее не сдвинешь с ихнего барахла!
Ковшов. Она уехала в Швейцарию.
Иван (растерянно). А далеко это?..
Ковшов. За углом. Сперва по Большой Дмитровке, затем на Варшавское шоссе, не больше трех с половиной тысяч километров.
Иван. Смеешься? А мне не до смеха. Я Маринин муж. Нешто не помнишь меня, я к ней приходил?
Ковшов. Вот не знал, что Марина Петровна замужем.
Иван. Мы гражданским браком. По-революционному. Вот партбилет.
Ковшов. Он мне без надобности. Я беспартийный.
Иван. Будь другом, пусти меня в квартиру. Может, я письмо какое найду с адресом.
Ковшов без слова вынимает связку ключей и отмыкает многочисленные запоры, какими Марина оборонила жилье Рахманиновых. Они входят в пустую квартиру.
271. (Съемка в помещении.) КВАРТИРА РАХМАНИНОВЫХ. ПРОДОЛЖЕНИЕ ЭПИЗОДА.
Ковшов зажигает свет.
С ДВИЖЕНИЯ.
Иван идет по квартире, оставленной Мариной в строгом порядке. Ковшов следует за ним в отдалении. Иван трогает книги, журналы, заглядывает в ящики столов, шарит в буфете и находит в конце концов искомое: связку писем, перевязанных резинкой. Он берет верхнее письмо, обратный адрес написан не по-русски.
Иван. Не по-нашему написано.
Ковшов. Это по-немецки. Я тебе переведу.
Иван. Ты что, немецкий знаешь?
Ковшов. Маленько. Я у Эйнема работал, на кондитерской фабрике. Он сам из немцев и много немчуры при себе держал.
