— Чтоб не дули печи, так?
— В общих чертах — так. Только и это не главное. У вас было такое? Когда все равны, все друг другу рады. Увидишь Калитина или кого из ребят в цеху, подмигнуть хочется, улыбнуться, словно какая-то тайна нас связывает… У вас было такое?
— Не знаю…
— Значит, не было, — махнул рукой Иванов. — Это, как любовь, — если «не знаешь», значит, не любовь.
— Про любовь-то я вроде знаю, — усмехнулся Вадим Петрович.
— Ну. давай бог, — как старший, похвалил его Валера. — Да я все понимаю: и план, и материальная заинтересованность, и наука. Одно не ясно — что есть на свете более сладкое, чем вот это… братство.
— Чего же вы свое братство предали? — стукнул ладонью по столу инженер.
— Я?!
— Вы же против остановки печи!
— Стоп! — Валера сделал предостерегающий жест. — Вы кто?
— Инженер. Окончил Ленинградский политехнический.
— Так. А я кто?
— Рабочий.
— Точно. Дальше!
— Передовой отряд. И так далее… Я ничего не путаю?
— Тон путаете. Тон не тот! Именно передовой! Заглавный! Это раз.
— А что же — два?
— Тон, тон, говорю, смените! А два вот что: чего мне не хватает по сравнению с вами?
— Получаете вы больше, так я понимаю.
— О, получаете! Мне не хватает образования, вот чего. А значит… Вывод?! Вывод!.. — Валера грохнул кулаком по столу.
— Учиться? — уже с осторожностью спросил инженер.
— Чушь! Кому-то и руками работать надо! А думать — всем вместе! Вот я один вылез — и что получилось? Осечка! То-то и оно. А вы что? Вы там тоже что-то говорили: «На другом уровне, я этого так не оставлю!». А толку? Ноль. Тоже осечка. Опять будете бумагу писать.
— Уже написал… — озадаченно согласился инженер.
— То-то и оно. А чепе каждый день может быть. И вам, выходит, наплевать.
— Ты знаешь, что не наплевать.
— Нет?
— Нет.
Оба замолчали.
— Трудно с молодой женой? — неожиданно спросил Валера.
— Трудно. Но справляюсь вроде.
— Очень мы с вами разные, но и очень похожие, а? — Валера улыбнулся. — Но ведь нужны мы друг другу, так? Не смейся, но мне именно от тебя все услышать надо было. Нам друг без друга цена — грош! — Валера потряс инженера за руку и ушел…
…А в зале гремел голос Георгия: «КАМАЗ! БАМ! Атоммаш! Вехи победной поступи передового отряда пролетариата! Молодых рабочих-комсомольцев». На экране вспыхивали диапозитивы — панорамы строек. Георгий читал под Маяковского: «Это мой труд вливается в труд моей республики».
Нажат клавиш, и вторглась песня.
— Молодые рабочие братских стран шагают в ногу с пролетариатом Страны Советов!
Кадры кубинской сафры, вьетнамской стройки, крестьян Анголы с карабинами за плечами.
Рабочий класс капиталистических стран борется за свои права, чувствуя нашу поддержку!
Кадры разгона демонстрации в Лондоне. Японский марш трудящихся.
Кадры: авианосцы, морская пехота, устрашающие самолеты, ракеты.
— Империалисты готовы развязать новую войну, но на страже мира пролетариат всех стран. Мы говорим войне — нет!
— Где Нина? — пробрался к Георгию Валера.
— Где-то тут была, — прикрыв микрофон, быстро ответил Георгий и снова закричал: — Мы полны оптимизма! Мы умеем работать и учимся отдыхать!
…Ветрено и пустынно было на ночной улице, где одиноко виднелась фигурка Нины.
— Испугался… — вздохнул Валера, подходя. — Испугался, что тебя нет…
Нина вдруг коснулась пальцами его щеки:
— Хорошо, что мужики все-таки иногда слабеют. Иначе на черта мы, бабы, были бы нужны.
Как уютно было в ее маленькой комнате — с книжными полками, с проигрывателем, пластинками, обязательным портретом Хемингуэя, с кофе и крохотной лампочкой в изголовье тахты.
— Вот он не хочет давать денег на дорогу. Мера воздействия… А деньги, как лежали в шкатулке на буфете, так и лежат. Ездила влюбляться, разлюблять, ездила радоваться, плакать. Один раз ездила даже выходить замуж и один раз ездила разводиться. Вся жизнь — там. А здесь передышка, бивуак, временная работа. Пусть в горбольнице, пусть на санэпидстанции… Отец? Вечная мерзлота, о которой у нас в городе так любят говорить: «Берегите вечную мерзлоту. На ней стоит все, дома на сваях, цеха, растопится — и будет болото, все поплывет, потонет в хляби, сгинет».
Валера слушал, отводя глаза в сторону. В паузе было слышно, как негромко сообщает с экрана телевизора о последних городских новостях диктор — миловидная, уже знакомая нам жена инженера по тэ-бэ.
— Значит, в понедельник летим? — Валера вежливо покосился на дверь, с некоторой неловкостью — на клетчатую тахту и коленки Нины.
— Скажи, а к этим «твоим» обязательно надо ехать?
— А как же?!
— Они… не удивятся, что ты будешь не один?
— Почему же им удивляться? Я какой мужик?
— Какой?
— В самом соку. Значит, пора мне женой обзавестись, красавицей. «У меня жена, ох, краса-а-авица!..» — пропел он, раззадоривая себя. И неуклюже приник к Нине, попытался ее обнять. Нина осторожно высвободилась, посмотрела на Валеру и сама вдруг ткнулась ему в грудь.
И тут же из недр квартиры раздался голос отца:
— Нина, можешь сказать твоему гостю, что я готов его подвезти. По-моему, ему не близко.
— Он не торопится, — звенящим голосом ответила Нина и снова повернулась к Валере: — Скажи, может, ты кому-то доказать хочешь? Отомстить? Похвастаться?
— Все вместе, — усмехнулся Валера. — А тебе трудно со мной съездить?
— И все-таки не пойму, почему именно я.
— Все потому, что на вечной мерзлоте расцвела.
— А… Выходит — жалеешь…
— Не все ж человеку одному маяться.
Валера вышел в столовую. Нина последовала за ним, подошла к шкатулке из ракушек, открыла ее. Пусто.
— Женой так женой, — она развела руками. — Обнимемся, миллионы.
— Почему миллионы? — удивился Валера.
— Так ты же сам говорил: любить надо всех! До тебя это, правда, уже говорили тысячи людей. — Она заглянула ему в глаза. — Но это были неплохие тысячи. — Она отошла к двери и перед тем, как распахнуть ее перед Валерой, быстро проговорила: — Можно, можно! Даже интересно. Меня никогда не звали с собой… любить людей.
Она первая прошла в прихожую. Там стоял одетый в летную куртку на меху отец Нины.
Машина мчалась по ночному городу не без лихости. Так, что даже пела резина на виражах.
— А вечную мерзлоту все-таки надо беречь, — через плечо сказал врач молчавшему Иванову. — Мальчишкой, таким же, как вы сейчас, я попал сюда. И если уж наш город построен на вечной мерзлоте, то надо отдавать себе в этом отчет.
— Подслушивать нехорошо, — сказал Валера.
— Я знаю наперед все, что Нина скажет. У меня нет иллюзий насчет моей дочери. — И, подумав, добавил: — У меня вообще нет иллюзий.
— Это хорошо, — буркнул Валера. — Только непонятна мне такая картина. Идет, например, человек, и вдруг ни с того, ни с сего у него отваливается рука. Смешно?
Врач быстро посмотрел на него, но ничего не сказал.
— Такое даже представить себе нельзя. А у вас — вот… — продолжал Валера. — Взяла и отвалилась дочь… И иллюзий, оказывается, нет.
Отец Нины на секунду опустил голову, потом слишком пристально стал вглядываться в летящую навстречу дорогу.
— Так уж устроен человек. С годами ему кажется совершенно… совершенно ясным, чего не хватает миру и как его перевернуть… Кажется, вот она, точка, в которую лишь упереться, и все, можно осчастливить человечество. А сил нет. Уже нет! Одно знание. Да и то словно со стороны, холодное.
— Сюда, — тронул его за плечо Валера. — К этим пятиэтажкам.
Машина сделала разворот и уткнулась в подъезд.
— А я не думал, что еще такие ребята бывают, — протянул руку Нинин отец. — Вы из какой семьи?
— Не прогадаете. Породнитесь со всем миром, — загадочно ответил Валера, вылезая из машины. — Придете проводить на аэродром?
Врач покачал головой:
— Мальчик мой, быстрее взрослейте. Когда уже ни на что не надеешься — жить… проще.
И машина, резко взяв с места, унеслась в тускло-ровную белизну ночного города.
И снова сон. Тот же дом, и тот же сад, и тот же мальчик смотрит без улыбки, и тот же старик, и дети, и стол в зеленых пятнах лиственной тени. Но женщины нет, и напрасно Валера ищет ее глазами. Старик что-то говорит, и мальчик готов улыбнуться. Но дом отпрянул, ушел вниз, исчезла красная крыша, и вместо нее — уходящее вниз пространство тундры и среди него поле аэродрома и точки — люди, и все это меньше, и город в стороне кренится вместе с трубами, чадящими разноцветными шлейфами дыма, как свечи…
Валера открыл глаза, сразу ворвался гул самолета. В иллюминаторе и тундра, и поле аэродрома, и немудреный аэровокзал, и кучка самолетов.
— Сними плащ, — тихо сказала Нина. — А то он разлезается по швам.
