— Сними плащ, — тихо сказала Нина. — А то он разлезается по швам.
Валера стянул с себя плащ и улыбнулся, ценя ее заботу. Она погладила его по щеке, и Валера смущенно скосил глаза на соседей. Но никто не обращал на них внимания. Спали, вели детей в туалет, распахивали московские газеты, купленные здесь же, в самолете.
— Сними ты свою дурацкую шляпу, — прошептала она и уже сама снимала ее с Валериной головы. Снимала осторожно, словно продолжая потайную ласку. — В Москве мы тебе купим новую…
— А тебе купим сапоги. И туфли. Много туфель.
— За-чсм?
— У те-бя кра-с-и-вы-е но-о-о-ги…
И еще тише, и еще ближе ее смех, уткнувшийся в его плечо. И потом укоризненно стыдливое покачивание головы. Мол, я думала, ты ничего и не увидел во мне такого, женского…
— Не-ет… — Она состроила гримаску опасной женщины. — Мне ничего не нужно. — И увидев притворно рассердившееся его лицо, прикинулась смиренной: — Мне только бу-ду-ар в гостинице. Ре-сто-ран… Му-зы-ку… — И быстро, смеясь над собой, закончила: — И чтоб за окном улица Горького. — Я дешевая женщина.
— Же-на-а… — не желая расставаться с игрой, поправил ее Валера.
Она, облокотясь на ручку кресла, посмотрела на него по-девчоночьи:
— Знаешь, на кого ты похож? На сильно серьезного северного мужчину. С большими деньгами!
Валера сидел, выпрямившись, оцепеневший, Нина спала на его плече. Быстро, торопясь куда-то, шла по проходу высокая темноглазая стюардесса. Глаза их встретились. Немой и тревожный вопрос прочитал Валера в ее глазах и испугался: что это она? Он же ничего не спрашивал.
— Поспите… тоже, — шепотом сказала стюардесса и, как маленькому, показала, как надо закрывать глаза перед сном.
Валера улыбнулся, но стюардесса уже прошла.
Он отвернулся к иллюминатору. Там, в свободе небесного простора, громоздилась какая-то вселенская предночная драма. Все, что было еще час назад голубым, холоднобелым, вдруг отяжелело синевой, растянувшиеся на полнеба оранжевые потеки тащили дымно-черные тени. Отрешенно звонкой, ледяной казалась громадная серебряная тарелка луны.
— Что ты? — прошептала во сне Нина, почувствовав, что он передернулся, как от озноба.
— Товарищи, не уступит ли кто место беременной женщине? — почему-то тихо спрашивала стюардесса, идя по рядам. — Она в первом салоне, а ей это неудобно…
Стюардесса приближалась к ним, повторяя про беременную женщину, и Валера знал, что она дойдет до них, потому что никто не слышал ее слов — то ли спали, то ли делали вид…
— Беременной женщине? Кто уступит место?
— Пожалуйста, — привстал Валера, зная, что обречен. — Пусть идет на мое место.
Стюардесса кивнула, пошла назад, оборачиваясь на ходу, словно приглашая его следовать за ней…
— Уг-м, — потянулась во сне Нина. — Я так хорошо спала.
Валера уходил и невольно оглядывался назад — она так же спала, по-прежнему спала… Спала. Без него.
Навстречу ему по проходу двигалась крупная простоволосая женщина с большим, высоким животом.
В ослепительно-солнечном стеклянном вестибюле гостиницы Нина стояла в сторонке, с чемоданами. Засунув глубоко руки в карманы, прохаживаясь, словно она обычная москвичка и чемоданы эти не ее, и номера она не ждет. Только глаз изредка нервно косился на стойку портье, где в толпе можно было разглядеть Иванова.
— Одно место в двухместном. И одно — в шестиместном, — наконец подошел Валера, пытаясь выглядеть победителем.
— В шести — особенно соблазнительно, — Нина решительно двинулась к стеклянной двери. Валера, опешив на мгновение, подхватил чемоданы и сбежал по лестнице за ней.
Такси неслось по Садовому кольцу.
— Разве что на ВДНХ можно попробовать? — с сомнением сказал таксист. — «Колос», «Турист», «Урожай»…
— Уж лучше в подворотне, — бросила сидевшая рядом с водителем Нина.
— Может, сразу и рванем к моим? — предложил Валера, наклоняясь вперед.
— Ты же хотел к тетке. К сыну.
— Все потом. Все потом. На обратном пути. Будет поздно… — осторожно настаивал Валера.
— Пятьдесят рублей надо класть в паспорт, — догромыхивали сполохи женского раздражения.
Комната тетки была похожа на тысячи подобных — стол, сервант, шифоньер, кресло, телевизор, диван-кровать. Тетка смахивала со скатерти несуществующие крошки.
— Я тебя одного ждала. Хоть бы предупредил.
Валера, сняв шляпу, сидел на стуле. Нина стояла у окна, будто не слыша разговора, не замечая тетки.
— Ничего, разместимся, — смотрел на Нину смущенный Валера.
— Как вас по имени-отчеству? — спросила вдруг Нина.
— Евгения Михайловна.
— Евгения… А… Скажите, у вас горячая вода есть?
— Есть. Как не быть… — двинулась в сторону ванной комнаты удивленная тетка.
…Из ванной доносился шум воды. Тетка накрывала на стол в кухне. Валера открыл чемодан, достал платье, встряхнул, вошел с ним в кухню.
— Вот, теть Жень, импортное.
— Да зачем же расходы такие? Валерочка? Спасибо… куда его мне? Разве что в гроб, — Евгения Михайловна села. Так садятся, чтобы оплакать всю свою нелегкую долю. — Одна я на белом свете. Никого, кроме тебя, нет. Ты уж не бросай меня. Недолго уж мне…
— Теть Жень, не надо. — Валера остановился у двери. — Ну кто вас бросает?
— Кому нужна старая неродная тетка! — настаивала Евгения Михайловна. — Тебе жить, да еще алименты. А тут еще я… Сироты мы с тобой…
— Теть Жень, про это пока не надо, — осторожно попросил Валера, кивнув в сторону ванной.
Тетка настороженно подняла на него глаза:
— Не по себе сук рубишь, Валериан…
На Иванова смотрело старое, сухое, недоброе лицо.
Нина в халате стояла у окна. Она слышала, как в прихожей говорила тетка:
— Да никакого беспокойства нет. Я к соседке пойду. Спокойной ночи…
— Спокойной ночи, — послышался голос Валеры, и Нина тоже кивнула головой.
Хлопнула дверь. Потом Валера что-то делал в комнате, что-то доставал, раздвигал тахту, шумел в ванной, а Нина все стояла около окна. Ей были видны железнодорожные пути, озеро, пустырь. Трубы ТЭЦ подняли три столба темного в сумерках пара. Горел, факел газа на каком-то производстве.
Валера подошел к ней, тронул за плечи.
— Стоило лететь пять часов/ чтобы увидеть все это, — проговорила она. — То же, что я вижу из своего окна каждый день.
По телевизору в программе «Время» показывали встречу или проводы какого-то высокого иностранного гостя. Гремел марш, печатал шаг почетный караул. Валера, взглянувший на экран, заинтересовался, подошел поближе, уставился на сухощавого, смуглого иностранца.
— Эй, что это ты там увидел? — Нина уже лежала в постели.
— Вовошку, — машинально ответил он.
— Какую Вовошку? — засмеялась Ни на. — Выключай и ложись.
— Да… сейчас…
На экране показывали уже другой сюжет, и Валера выключил телевизор.
…Кричал за окном электровоз. Горел факел. В темноте слышались два голоса.
— Тебе что, со мной плохо? — осторожно спрашивал мужской.
— Наоборот, — отвечал женский.
— Что наоборот?
— Очень хорошо.
— Давай спать?
— Спи, сирота казанская!
— Сама сирота! — Валера счастливо засмеялся.
Тишина.
И снова сон. В солнечных пятнах поляна под раскидистыми ветвями и женщина. Лицо ее смутно — то ли та, прежняя, то ли эта, Нина… А сын все так же пристально и строго смотрит, и в глазах его вопрос упрек, горечь, обида. И надежда…
Потом слышны рыдания.
— А что же ты плачешь?
— Потому что я не знаю, что будет дальше!
— У нас?
— И у нас тоже.
— Все будет хорошо. Все! И у нас. И У всех… Я постараюсь… Я очень постараюсь…
— Холодно… Прижми меня еще сильнее.
— Так теплее?
— Все равно холодно. Ой, как холодно… Я на юг, на солнце хочу… На юг. На юг! На юг…
— Не плачь… Я постараюсь…
— А почему у тебя голос дрожит?..
Записка на столе и голос Нины:
«Уехала домой. Прости, так будет лучше для тебя. Отдыхай, тебе надо отдохнуть. Ты кричишь во сне и все рвешься к своим. Поезжай. А я поехала к своим. Целую. Нина.»
Желтое такси, казавшееся серым под нарастающим дождем, подало длинный сигнал, а Валера все никак не мог проститься с теткой под бетонным навесом парадного.
— Ушла… пи до свиданья, ни спасибо. Эх, Валериан!..
— Ладно, теть Жень. Пока. Простудитесь.
— К Валентине-то будешь заезжать?
— Не знаю. На юге они.
Евгения Михайловна все еще держала Валерин плащ побелевшими от напряжения пальцами.
— Квитки от переводов не выкидывай, как я просила: иждивенство оформлять буду, обещали в собесе…
— Ну, пока… — снова заторопился Валера и обнял ее.
