Раду послушно открывает все двери и окна.
— Март ын касэ пуричь афарэ!.. Март ын касэ пуричь афарэ!.. [1] — причитает Тасия по старинному обычаю.
Все сели за стол. У всех на груди красуется по мэрцишору.
— Застал сына Штефана дома? — спросила Юлия Раду.
— Очень уж спешил…
— У отца-то мог бы и подольше погостить! Всему учился, да ничему не научился — встряла Тасия.
— Нынче молодые на месте не сидят, — сказала Юлия.
— Говорят, он в городе важными делами заправляет, — продолжил разговор Раду.
— А не познакомить ли Веруцу с ним?! — воскликнула Тасия, хитровато улыбнувшись.
— Нет-нет! — запротестовала Юлия. — Он чуть ли не каждый раз приезжает с другой женщиной. Нам такие не нужны.
— В свое время и я своего не упустила. Ты, Юленька, тоже!.. Помнишь? — не унималась Тасия.
— Было, да быльем поросло, — отмахнулась Юлия.
— Ох, Веруца, и боевая же Юлия по молодости была! Ох, боевая! — настаивала Тасия.
— Да полно тебе, — запротестовала Юлия.
— Ну-ка, ну-ка расскажите! — заинтересовалась Вера.
— Я все возьму да затею какую-нибудь игру перед домом, чтобы Юлия могла видеть Раду, — звонко засмеялась Тасия. — Прятался он от нас… Потом поговорить захотелось ей… наговориться. И этого ей было мало. Раду из армии, значит, вернулся, а его девушка ждала. Была у него, Вито-рой звали. Да только Юлия прямо как ветер налетела. Витору, как пылинку, сдунула. Мой братец и моргнуть не успел, как под венцом очутился! Юлия, так почему же нам этого парня, сына Штефана, не заманить… для Веруцы?
— Тасия! — Юлия уже начала сердиться.
— Молчу, молчу!.. — хихикнула Тасия.
— Я же сказала: такие нам не нужны, — категорически отрезала Юлия.
— Почему? — вступился Раду. — Сын дяди Штефана парень с головой!
— Вы показывали ему чертежи башни? — спросила его Вера.
— Какие там чертежи! Я ему больше на словах да на пальцах.
— Замысел-то он понял? — настаивала Вера.
— Да не очень… Как вам объяснить. Дома сейчас в городе строятся с плоскими крышами. А ведь красиво же, когда над домом возвышается высоко-высоко башня. Вроде как поднимает дом, что ли?
— А мы оттуда будем наблюдать восходы и закаты! — сказала с радостью Вера.
— Верно! Из нашей башни будет видно далеко.
Увидев, что ее муж вновь заговорил о башне, Юлия с радостью предложила:
— А давай-ка на этой неделе в Кишинев съездим! Купим все, чего тебе не хватает для башни.
Раду ответил не сразу. Его лоб покрылся легкой испариной. Он вытер лицо платком и почти с испугом спросил:
— На этой неделе?
— Конечно! Поехали! — подбодрила Юлия своего мужа.
— Нет, — сказал Раду погрустнев.
Он посмотрел на часы и встал.
— Ну ладно, вы посидите, а мне по делам надо. В правление. Юлия, дай мне какую-нибудь рубашку посвежее.
Вера вынесла из другой комнаты две рубашки. Подошла к Юлии. Вместе они выбрали одну из них, и Вера подала ее Раду. Юлия вынула из шкафа прекрасную белую шаль с бахромой. Увидев ее развернутой, Тасия и Вера замерли.
— Раду… По случаю Мэрцишора я решила подарить эту шаль нашей Вере. — И Юлия накинула шаль Вере на плечи.
— Да она же кашемировая! Турецкая!.. — ахнула Тасия.
— Это подарок бабушки. В этой шали я вышла на первую хору, помнишь, Раду?
Раду, переодеваясь, не откликнулся.
— А можно мне надеть ее сегодня па дежурство? — спросила Вера, оглядывая себя в зеркало.
— Раду, проводи Веру до больницы! Ты же знаешь, женщина смотрится в полный рост только тогда, когда рядом с ней мужчина.
— Я же на мотоцикле! — запротестовал Раду.
— Тем более! Прокати ее, — попросила Юлия.
В гостиной стояли переодетые Раду и Вера. Раду выглядел несколько смущенным. Юлия смотрела на Веру зачарованно, а Тасия беспокойно переводила взгляд с одного на другого. Раду вежливо пропустил Веру к выходу.
По дороге мчался мотоцикл. Вера крепко прижалась к Раду, закрыла глаза… Раду незаметно сбавил скорость, выбирая ровную дорогу. Затем и вовсе остановил мотоцикл. Так и сидели они некоторое время молча. Шагах в двухстах от них, на обочине рядом с лесочком, Раду увидел нежный, только что распустившийся подснежник. Он сиял перчатку и осторожно прикоснулся к руке Веры. На мгновение дрожащая рука девушки сжала руку Раду.
Вера сошла с мотоцикла и пошла вперед по дороге. Раду тоже сошел с мотоцикла, сорвал подснежник и крикнул ей вслед:
— Подснежник! Первый!.. Живой Мэрцишор!
Но Вера, не оглянувшись, сняла с головы шаль, ускорила шаг, все дальше и дальше уходя от Раду.
За неубранным столом все еще сидели Юлия и Тасия.
— Слушай, гляжу я на вашу Веру… — сказала Тасия, сверля Юлию глазами.
— Да, мой Раду просто ожил. Ласковый стал, внимательный. Дома бывает чаще. Ты слышала? О башне снова заговорил!
— Слышать-то слышала…
— Чует мое сердце, достроит.
— Может, и в самом деле достроит, только…
— А то я уж и надежду потеряла! Сколько лет живем в недостроенном доме! Я теперь что ни куплю, ему все нравится! А давно ли было, спрошу — ответит, а сам и рта не раскроет. Уйдет рано, придет затемно! А теперь, заметила?
— Ой, заметила я, заметила!
— Рубашки стал менять чуть ли не каждый день. Сам просит. Раньше-то силой снимала с него.
— Ой, Юлия, ой, родимая! Брат он мне. Беда может нагрянуть.
— Какая беда? Книги стал читать, а ты говоришь…
— Не слепая же я! Не глухая.
— Да он раньше телевизор не включал. Когда еще свекор был жив, земля ему пухом, придут с работы, посидят в темноте — даже свет не зажигали — и все думают о чем-то своем, а потом сразу спать.
— Вот-вот. Сама говоришь, что он изменился. У тебя на глазах с ней уходит!
— Да ведь она нам как дочь! Что же ему не пойти с ней куда-нибудь?
— Люди-то видят их вместе!
— А почему Раду должен прятаться?
— Люди-то, знаешь, что говорят?
— Что? Что понравится она ему?
— Наконец-то дошло!
— Дура ты! Мелешь чепуху! Да ты знаешь, как я воевала-то с ним?! Как хотела, чтобы хоть кого-нибудь в дом взяли!
— Позор может выйти! Во всем нашем роду такого не бывало. Никогда! Знаешь, как сейчас некоторые, прости меня господи!
— Уж я-то знаю своего Раду. Из своего дома он никогда никуда не уедет. Никуда!
С улицы послышался треск мотоцикла.
— Вот и он! Раду… — сконфуженно, но с достоинством сказала Тасия.
Вера среди взрослых и школьников, около гор фруктов, овощей и винограда. Бригада сортирует, упаковывает и перевозит урожай. Все заняты делом и одновременно шутят, смеются и поют. И Вера, истинная горожанка, впервые в жизни видит красоту плодоносящей земли, ее щедрость.
Раду руководит работой, появляясь и исчезая снова, иногда он ищет взглядом Веру, а Вера его…
Полянка неподалеку от дома. Вечер. Слышен флуер пастуха. Вера сидит па траве. По дорожке идет Раду. Заметив ее, замедляет шаг, подходит.
— Ужин на столе. Сегодня я готовила, — Вера старается говорить непринужденно.
— Что же ты приготовила? Картошку в мундире и селедку? — в тон ей спрашивает Раду.
— Да…
— Уф! Заморишь ты меня. Опять голодным лягу, — продолжал Раду шутливо.
— Мне очень жаль. Вы никак не привыкнете.
— А где Юлия?
— Она задерживается в больнице, там тяжелые роды.
— А ты почему не идешь домой?
Вера молча смотрела на него. Ей так много хотелось ему сегодня сказать!
Молчание затягивалось, надо было прервать его.
— Вы с ноля? — спросила она первое, что пришло в голову.
— А потом заходил на кладбище. — Раду был рад продолжить разговор.
Вера с удивлением смотрела на него.
— Был у отца. Потом расскажу, — с трудом ответил он па ее немой вопрос.
Они шли к дому.
— Ты сегодня грустная, — заметил Раду.
— Я так хотела поговорить с вами! — неожиданно для себя сказала Вера. — Прошел почти год, а вы… вы ничего не знаете про меня.
— Юлия рассказывала.
— Вы с Юлией почти ничего обо мне не знаете. И никогда пн о чем не спрашиваете, — продолжала Вера. — У меня тоже была семья…
— Семья?!
— Да. Была…
— И хороший был парень?
— Это было сразу после школы. Тогда мне казалось, что полюбила его, он был единственным. А потом… потом, когда я ждала ребенка, он каждый день говорил мне, что сначала должен закончить институт, поступить в аспирантуру, защитить диссертацию. Может быть, я должна была радоваться тому, что он стремился к чему-то большому в жизни, но я хотела иметь ребенка. А он — нет. И понемногу уговорил меня, заставил пойти в больницу… избавиться от ребенка.
— От ребенка?! Как это можно заставить? — воскликнул Раду.
— Сейчас многие так живут, — продолжала Вера. — И когда это случилось… Господи, меня опустошили, лишили души! Я ненавидела всех! Ненавидела за эту боль, за то, что чьи-то руки вырвали мое дитя.
