— Она поедет с нами! — бросила Анастасия французу и крикнула кучеру: — Трогай же! Скорей, бестолковый!
Карета рывком взяла с места, а Котов так и остался стоять с открытым ртом. Его отрезвил голос князя Черкасского:
— Ты что? Бежать вздумал? Связать! — крикнул он подоспевшим гайдукам. Те подхватили обмякшее тело и, со стороны очень бережно, повлекли его к карете.
В это время около постоялого двора остановилась почтовая карета. Быстрый чиновник соскочил на землю и махнул рукой. В конюшне, видно, ждали этого знака, потому что сразу вывели свежих лошадей. В глубине почтовой кареты, среди бумаг и пакетов, сидел Саша Белов. В приоткрытую дверь он мог наблюдать за всем, что происходит.
Неожиданно он увидел, как гайдуки подсаживают Котова в карету с княжеским гербом. Котов вдруг схватился за живот и, показывая на дорогу, попросился по нужде. Издали гайдуки наблюдали, как развязывал Котов порты. Тот быстро обогнул почтовую карету и, став вне видимости гайдуков, вынул из-за пазухи мятый коверт. Присоединив к нему деньги, он быстро сунул его кучеру.
Саша в немом изумлении наблюдал эту сцену. Словно почувствовав на себе Сашин взгляд, Котов оглянулся и посмотрел внутрь кареты. Саша зарылся в ворох почтовой писанины.
Монастырь. Поздним вечером на монастырский двор въехала запыленная четырехместная карета и остановилась у подъезда монастырской гостиницы. Несколько монашек остановились поодаль, с интересом наблюдая за приехавшими. Среди них была юная киноватка Софья в черной шали на плечах. Из кареты, опираясь на руку де Брильи, вышла Анастасия и со стоном распрямила спину.
— О господи… неужто добрались? Скажите матери Леонидии — племянница приехала, — обратилась Анастасия к монашкам.
Софья заметила, что с другой стороны кареты неслышно отворилась дверца, из нее выскочила девица в чепце и, стараясь быть незамеченной, направилась к горбунье Феклушке, которая шла с фонарем в руках.
— Богомолка… пустите переночевать Христа ради, — услышала Софья сбивчивый голос. Фекла махнула рукой, и девица, в облике которой скрывался известный нам Алеша Корсак, торопливо пошла за ней.
Меж тем к карете подходила высокая, дородная женщина, мать Леонидия. Черный клобук трепетал на ее плечах. Она протянула руки:
— Настя… девочка моя, — и Анастасия упала на грудь игуменьи. — А это кто с тобой? — игуменья оглядела Лизу и де Брильи. — Что за добрый молодец?
— Так… француз… а это камеристка Лиза… А где богомолка? Девушка с нами ехала, — пояснила Анастасия. — Она в Новгород идет.
Софья заинтересованно слушала.
— Я ее в дальнюю келью отвела, — пояснила Феклуша.
Алеша устало сидел на топчане, оглядывая убогую комнатенку. Плавающий огонек в плошке освещал неструганую столешницу, каменные стены и лик Христа на иконе. Алеша с трудом развязал бечевки плаща.
В комнату вошла Феклуша, поставила на стол глиняную кружку, накрытую куском хлеба, и три ярких пасхальных яйца, потом молча поклонилась и вышла. Проходя по темному коридору, горбунья не заметила молоденькой киноватки. Та прижалась к стене, стараясь уйти в тень.
Алеша стащил с головы парик, повесил его на гвоздь под лампаду. Потом стянул пыльное платье, бросил его на топчан и заглянул в кружку.
— Вода… теплая… — он откусил от куска хлеба.
В этот момент дверь со скрипом приоткрылась. Он метнулся к топчану, закрылся плащом и замер, настороженно глядя на дверь. Стоящий в коридоре медлил войти, а Алеша, проглотив хлеб, крикнул:
— Ну?!
В дверь проскользнула киноватка.
— Ты в Новгород идешь? — шепотом спросила она Алешу и с удивлением уставилась на шпагу, лежащую на полу.
— А тебе что в этом? — спросил Алеша, запихивая босой ногой шпагу под топчан.
— Я завтра с тобой пойду.
— Вот радость-то! — иронично протянул Алеша. — Зачем ты мне нужна? Ты кто — монашка?
— Нет.
— Зачем тебе в Новгород?
— А это мое дело! — запальчиво ответила девушка.
— Вот и иди одна со своими делами. А мне спать надо.
Девушка посмотрела на Алешу диковато, потом бухнулась на колени, вцепилась в волосы и запричитала, раскачиваясь.
— Возьми с собой! Христом богом молю! Не могу я идти одна, я мира не знаю. Выйду из монастыря, меня назад и воротят. А мне назад никак нельзя…
— А ты не блаженная? — с испугом спросил Алеша. Девушка умолкла и уставилась на Алешу.
— Ты что? — оторопел Алеша. — Ну и взгляд у тебя! Глазами костер поджечь можешь.
— Мне сестра Федора тоже говорит: «Спрячь глаза!» Ну возьмешь меня с собой?
— Как звать-то?
— А тебе зачем? — опять насторожилась девушка.
— Не хочешь, не говори.
— Софья… А тебя?
— Алек… — Алеша поперхнулся своим именем. — Аннушка.
Софья кивнула головой, потом метнулась к иконе и опять с размаху упала на колени.
— Господи, решилась я! — страстно прошептала Софья. — Господи, не помощи прошу. Об одном молю — не мешай! Я сама, господи…
Алеша сидел не шелохнувшись, с изумлением слушая странную молитву, и когда Софья заломила руки, сказал тихо:
— Только у господа и забот, что за тобой следить…
Софья еще что-то пробормотала тихое, страстное, потом затихла, закрыла голову платком, встала.
— Все, — она улыбнулась Алеше светло и белозубо. — Сейчас спи. Я рано за тобой приду…
Софья возвращалась в свою комнату, когда в темном коридоре ее обогнала Феклуша и шмыгнула в комнату игуменьи.
— Какие люди? Зачем они у нас? — услышала Софья голос игуменьи и поспешила дальше.
— Верхами они… солдаты, — с поклоном поясняла Феклуша. — Офицер глазами так и зыркает, сердится…
Сидящая в кресле Анастасия встала, подошла поближе.
— … зови, говорит, игуменью, — продолжала Феклуша. — Беглую ищем… из Москвы.
— Это за мной, — выдохнула Анастасия, — не выдай, тетушка… — прошептала она умоляюще.
Мать Леонидия посмотрела на нее строго и, не говоря ни слова, вышла. Феклуша засеменила за ней. Анастасия подошла к окну и, стараясь быть незамеченной, глянула на монастырский двор.
У надвратной церкви сгрудилась группа всадников. К спешившемуся офицеру неторопливо подошла игуменья, ничто в ее поведении не выдавало волнения. Офицер склонился в поклоне, потом быстро начал говорить, показывая на карету. Мать Леонидия внимательно его выслушала, задала какие-то вопросы, потом отрицательно покачала головой и пошла к дому.
Когда всадники выехали за ворота, Анастасия отошла от окна, упала в кресло и перевела дух. Игуменья остановилась в двери, испытующе посмотрела на племянницу:
— Взяла я за тебя грех на душу. Рассказывай, да правду говори… Из-под ареста бежала?
Анастасия бросилась к ногам игуменьи…
Алеша вертел ключ в замке узкой, неприметной дверцы в монастырской стене.
— Скорее, скорее… — торопила Софья.
— Ключ куда деть? — спросил Алеша, когда дверь отворилась.
— Брось в крапиву! — крикнула Софья и кинулась бегом от монастырских стен.
Алеша пустился вдогон, но стертая нога затрудняла движение, и он скоро потерял девушку из виду за стогами сена. Дойдя до опушки, Алеша остановился, крикнул Софью, она не отозвалась. Он поправил косынку на голове.
— Парик забыл, — сказал он с испугом, оглянулся на монастырь, уж не вернуться ли?
Монастырь стоял на взгорье: башенки, луковки церквей. От восходящего солнца стены его казались розовыми, блестели на башнях изразцы.
— Красиво…
— Подальше бы нам от этой красоты, — услышал он под ухом голос Софьи.
— Ты что бежишь, как угорелая? Не в салки играем.
— Мы на этом поле, как на ладони, а с монастырских стен далеко видно.
— Ну и что? Из мортир они будут в нас палить? Не могу я бежать. У меня нога стерта.
— Сядь, — бросила Софья хмуро.
Она вытащила из узелка мазь в склянке и большой полотняный бинт, внимательно осмотрела Алешину ногу.
— Запасливая, — уважительно сказал Алеша.
— В какую сторону идти — знаешь? — спросила Софья, бинтуя его ногу.
— Главное, дружок, взять правильный пеленг.
— Что? — спросила Софья, вскинув на него глаза.
Алеша смутился.
— Солнце должно в спину светить, а там спросим…
— Странная ты, Аннушка…
Мать Леонидия сидела за большим рабочим столом, заваленным книгами. Перед ней на стуле с высокой спинкой сидела настороженная Анастасия.
— Как почивала? — спросила игуменья.
— Хорошо почивала, тетечка.
Игуменья сняла очки, положила их на раскрытую книгу, потерла уставшие глаза.
— А я, грешница, думала, что после нашего разговора сон к тебе не придет, что проведешь ты ночь в покаянной молитве. Какое же твое окончательное решение?
— Париж.
— Париж… Значит, отвернулся от тебя господь.
