— Нет, мне этот напиток не любезен!
И, пригласив официанта, заказал бутылку коньяку. Я тут же подхватил: «Две!» Астангов крутанул на меня своими глазищами, удивляясь такой прыти, но ничего не сказал, и я с облегчением почувствовал, что мы возвращаемся к нормальному существованию. Выпили коньячку, и дело пошло. Беседа полилась проворнее, голоса зазвучали громче, словам становилось теснее, мыслям — просторней, фантазия разыгралась. И Астангов, взяв на себя инициативу, предложил продолжить застолье на «Красном солнышке» — следующем ресторане в горах, по той же терренкурной тропе. Гушанский покинул нас, поскольку ему надо было идти на спектакль, а мы последовали за Михаилом Федоровичем.
Было около двенадцати часов пополудни, впереди — целый день. Мы рассчитывали прогуляться с товарищами на «Красное солнышко», затем спуститься в санаторий, пообедать, отдохнуть и к семи часам вечера быть на концерте Гаспарян.
Одеты мы были с расчетом на вечерний концерт. Костюм Михаила Федоровича я помню в деталях — он всегда так одевался на отдыхе — белая рубашка-сетка с засученными рукавами, которую носили обычно пионеры и академики; белые бумажные брюки; белые, только что начищенные зубным порошком парусиновые туфли; палка и белая соломенная шляпа. Черными были только палка и лента на шляпе.
Андрей Гончаров был в новеньком, с иголочки, светло-сером габардиновом костюме, а на Всеволоде Якуте были спортивные куртка и брюки с преобладанием светлых тонов. Я тоже с утра принарядился во все свежее и чистое.
Когда мы тронулись, стал накрапывать дождик. Поднялись к ресторану, прекрасно поели, выпили, с тостами, с разговорами. И в конце концов наступил момент, когда стало ясно, что на обед мы опоздали. Но еще оставалась надежда — вовремя прийти на концерт. Мы поднялись и, нетвердо ступая по раскисшей земле, решили, в целях экономии времени, идти не по ухоженной дорожке, а напрямую, по дикой тропе, которая должна была привести нас прямо к воротам санатория.
Предводительствовал Михаил Федорович. Все шло хорошо. Мы благополучно сбегали, а иногда съезжали на подошвах по мокрой земле. Я уже говорил, что шел дождь, и удержаться на этой тропе в вертикальном положении было чрезвычайно трудно. Первым, на каком-то крутом вираже, приземлился Якут. Следом за ним упал Астангов, и это случилось как раз в тот момент, когда он, энергично жестикулируя, объяснял Якуту, как можно было избежать падения. Потом пришла моя очередь. И лишь Гончаров какое-то время возбуждал нашу зависть чистотой своего костюма. Но и его не миновала эта участь, и он в своем габардиновом костюме приложился спиной, растянувшись во весь рост.
Дальше мы уже падали, валяя дурака, хохотали, и каждое новое падение сопровождалось бурной радостью. Грязные с ног до головы докатились мы до ворот санатория, остановились и поняли, что дальше в таком виде идти нельзя.
В санатории в это время был традиционный час гулянья. После ужина интеллигенция, в основном бакинская, надев на себя лучшие наряды, прогуливалась по парку. Но поскольку шел дождь, вся эта гуляющая публика разместилась в обширном вестибюле санатория.
Мы с Гончаровым пробрались в гостиницу, оставив Астангова в кустах в обществе Якута.
С Гончаровым я передал Михаилу Федоровичу его чистую пижаму, и сам стал переодеваться. А переодевшись в чистое, спустился в вестибюль, пристроился к группе отдыхающих, прогуливающихся по вестибюлю, и стал наблюдать за дверью.
Минут через пятнадцать в вестибюле появились три экстравагантные фигуры. Впереди, в чистой, со следами утюга, пижаме, в густо перемазанной грязью белой шляпе, в таких же перепачканных парусиновых башмаках шел с гордым видом Астангов, а следом, виновато прижавшись друг к другу, вышагивали Якут и Гончаров. В какой-то момент гуляющие замерли, как по команде, разговоры оборвались на полуслове — все взоры обратились на артистическую троицу, которая оцепенело продефилировала к своим апартаментам, оставляя на полу вестибюля грязные следы. Это была гоголевская немая сцена.
Я воспроизвел этот эпизод потому, что часто рассказывал его на различных застольях в присутствии Михаила Федоровича. Разумеется, каждый раз мое повествование обрастало новыми подробностями, но Астангову это нравилось.
Думаю, что в тот день, несмотря на веселую резвость, с которой мы преодолели спуск к санаторию, Михаил Федорович испытал малоприятные чувства. Ибо, к тому же, он был большой пижон и любил одеваться с иголочки. Костюмы шил у лучших портных, зимой носил шубу с бобровым воротником и шляпу «Барсалино». Он был барин. Но барин с демократическим уклоном.
Его портной, к слову будет сказано, Рубин Аронович Зингер, тоже был человеком неординарным, с интересной судьбой. Интернированный из Польши в 1939 году, он попал в лагерь и там начал заниматься своим портновским ремеслом. Сначала шил лагерному начальству. Достиг на этом поприще недосягаемых высот и в итоге дошел до того, что обшивал наше правительство: Косыгина, Хрущева, Ворошилова. Он был вхож к Ворошилову в дом. Но когда на восьмидесятилетии Ворошилова Рубин Аронович поднял бокал за хозяина и пожелал ему дожить до ста, ему отказали от дома. Клименту Ефремовичу показалось мало.
Творчество Астангова в нашем театре представлено довольно скудно. Главная его роль, которую он играл прекрасно и долго, — Матиасе Клаузен в спектакле «Перед заходом солнца» Гауптмана в постановке Ремизовой. Это был фундаментальный спектакль, возобновленный еще с довоенных времен, где эту же роль играл тогда Освальд Федорович Глазунов.
Астангов играл еще Гарготу в «Миссурийском вальсе» и, под конец своей короткой жизни, — Гамлета. Но немного припоздал для этой роли, играл тяжеловато. Прославился Астангов, конечно, благодаря кино, блистательно сыграв одну из лучших своих ролей — Костю-капитана в «Аристократах» Н. Погодина. Замечательно Михаил Федорович сыграл польского пана в фильме «Мечта», трагически воспринявшего порчу своего костюма, а также Макферсона в «Русском вопросе». Умер Астангов полный сил, от перитонита.
Глава пятая
Актер, голодный на роли. Актерский зажим. Закулисные курьезы. Первые роли. Поиски образа. «Ищи роль в себе, а себя в роли». Купо в «Западне». «Миллионерша». «Дядюшкин сон».
О своих творческих муках и достижениях говорить труднее, но очертить мой актерский путь необходимо, хотя бы для себя самого. Надо сказать, что я актер голодный. Я не сыграл всего того, что мог бы сыграть. Но то, что в нашей профессии мой случай — явление не единичное, настраивает на философский лад. Помню, как Цецилия Львовна Мансурова, актриса необычайного таланта, на протяжении большого отрезка времени жаловалась, что почти не выходит на сцену, и это ее угнетает. Она говорила, что «получает по шестнадцать писем в день» с вопросами — почему она ничего не играет в театре.
Теперь-то я понимаю, что Рубен Николаевич не мог удовлетворить всех запросов актеров на роли.
Я помню, как Елизавета Георгиевна Алексеева, долго сидевшая без ролей, актриса уникального дарования, с замечательной речью, потрясающей органикой, настоящей глубиной переживания, по выходе спектакля «Филумена Мортурано» Эдуардо де Филиппо, предложила мне самостоятельно подготовить главные роли в этой пьесе. А подготовив, выйти с предложением играть их в очередь с Мансуровой, исполнявшей Филумену, и Рубеном Симоновым, исполнявшим Сориано. К сожалению, у нас ничего не получилось. Алексеева могла играть такие роли, которые требовали глубокой органики, нужные, например, в произведениях Достоевского, и во всех русских пьесах. Сыграть итальянку ей было не под силу. Не то направление темперамента. А я был еще слишком молод, чтобы бросать творческий вызов Рубену Николаевичу. С моей стороны это выглядело наглостью.
Моей первой работой в театре Вахтангова была бессловесная роль в спектакле «Мадемуазель Нитуш», который пользовался в те годы огромным успехом. Особой творческой нагрузки, сами понимаете, у меня в этой роли не было. Но свой первый выход на сцену я никогда не забуду. По ходу спектакля в определенных местах должны были звучать выстрелы. А выстрелы в театре тогда имитировались следующим образом: за кулисами ставился пиротехнический ящик, подключенный к электросети. Ящик был заполнен зарядами, которые в нужный момент под воздействием электрического тока взрывались. Мы с партнерами идем на выход, и в тот момент, когда проходим мимо этого ящика, заряды начинают взрываться. И я, на радость своим товарищам, сразу залег. Это произошло бессознательно, по фронтовой привычке. Со стороны это, наверное, выглядело очень смешно. А актерам только дай повод посмеяться. Они потом долго надо мной подтрунивали: «Ты забыл, что не на фронте, а в театре. Тебя убьют другим способом».
