С Домогаровым краковский театр Багатела подписывал контракт с одним условием — он должен играть Макбета только на польском. Заманчивая идея обернулась для него кошмаром и затянулась, как удавка на шее. Кабальные условия не стоили никаких денег.
— Если бы ты знала, как мне страшно. Никогда так не дрожал, — сказал он мне в приступе правды за неделю до премьеры.
Он страшно психовал из-за языка, хотя роль за две недели отскакивала от зубов. Кстати, он был один из всей команды, кто наизусть знал роль. Но… его польский, как хромой инвалид, то и дело спотыкался на ударениях, скользил на интонациях и заплетался в дебрях шипящих и свистящих.
— Мам сэл строич в цудзе шаты? — твердил он то, что по-русски звучит намного красивее «Должен ли я рядиться в чужие наряды?»
К нему, естественно, приставили училку. Юстина — выпускница филфака пальчиком педантично поправляла очки, сползавшие с переносицы, и, сидя напротив, терпеливо выслушивала монологи русского Макбета. Его слова о любви и рефлексиях грехопадения ее совсем не трогали. Но тут же вскидывалась, как он делал ошибку. Она стала его тенью за кулисами.
— Добж (хорошо), — бросал он кому-то.
— До-бже, — чеканя каждую букву, шипела она за спиной. И не прощала формального «прош» (прошу) вместо гибкого «проше». Я спросила у учительницы Юстины после премьеры:
— Каким Саша был учеником?
— Нет, он не тупой. Он упрямый, но только очень торопится. Я ему все время говорила: «Сашка, не так быстро». У нас так шибко не говорят.
— А как ты думаешь, он понимает то, что говорит? Или надежда только на актерскую память?
— О, теперь да, понимает. А сначала мало. Теперь он хорошо говорит на улице. А недавно я видела, как на репетиции он даже текст подсказывал нашему артисту, когда тот слова забывал.
Марек Вуйчик — 80-летний талисман театра, играл в «Макбете» одну из ведьм и действительно время от времени плавал в шекспировском тексте.
В предпремьерные дни Домогаров, переигравший супергероев в кино и суперлюбовников на сцене, дрожал, как заяц, почуявший близость охотников. Суфлер носился за кулисами, следя за перемещениями Домогарова, но тот на суфлера решил не надеяться.
II
Когда на Марьяцком костеле бьют часы, трубач четырежды играет марьяцкий хейнал — что-то вроде гимна Кракова. На север, на юг, на запад и восток разлетается красивая мелодия. И вдруг обрывается на высокой ноте. Это, пожалуй, самая удивительная легенда Кракова. Согласно ей, когда татары подступили к городу, трубач, обычно собиравший хейналом горожан на молитву, решил предупредить их о нашествии. Он заиграл во внеурочный час, и татарский стрелок натянул тетиву лука. Стрела вонзилась трубачу в горло, и мелодия оборвалась. Спустя много-много лет Булат Окуджава напишет своей польской подружке, тоже поэтессе, Агнешке Осецкой:
Когда трубач над Краковом возносится с трубою,
Хватаюсь я за саблю с надеждою в глазах…
Так вот, пока трубач на четыре части света выдувает свой красивый хейнал, Саша Домогаров, сосредоточенный и внутренне сгруппировавшийся, идет в Багателу на «Макбета», как на осаду крепости. Он даже не замечает, как миловидные польки очумело смотрят вслед, а наглые тинейджерки кричат ему: «Бохум, Бохум!» В Польше Домогаров не кто иной, как яростный, сумасшедший от любви красавец Бохум из киноэпопеи «Огнем и мечом», поднявшей национальный дух в стране.
III
Но не о роли кинематографа в формировании патриотического сознания хочется говорить в живописном маленьком Кракове, а о причудах и заворотах актерской судьбы. Судьба Александра Домогарова — идеальный пример ее непредсказуемости, фатальности и прочих паранормальных явлений. Вот поди ж ты — целых двенадцать лет служил артист Домогаров в театре Армии — красивый, фактурный, хорошо пел, переиграл всех героев-любовников. Но несмотря на всю его мужскую харизму, публика сохла по другим, тем, кто уже мелькал в чахлом кино постперестроечного периода или работал в популярных театрах вроде «Ленкома» или «Табакерки».
Так бы и трубил в армейском театре артист Домогаров, если бы его не позвали в театр им. Моссовета на замену в какой-то спектакль, а режиссер Житинкин не утвердил его на роль Марата в спектакле «Мой бедный Марат». К этому же времени случился телесериал «Графиня де Монсоро», и кассета абсолютно случайно попала к польским агентам, которые день и ночь искали артиста на роль Бохума для фильма «Огнем и мечом».
Самое интересное, что эта видеокассета была пристегнута как бедная родственница к солидному видеопортфолио молодых звезд российского театра Певцова, Лазарева, Безрукова и кого-то там еще.
— Слава богу, у меня, кажется, есть Бохум! — воскликнул корифей польского кино Ежи Хофман, посмотрев последнюю кассету, в которой уже не надеялся ничего найти. Так с точки «Огнем и мечом» начался неожиданный и взрывной виток в карьере Домогарова. Он стал национальным героем Польши, снялся еще в одной польской картине и в шведском детективе. Ходить по Кракову, Варшаве и другим городам с ним опасно. Даже в самом, по нашим понятиям, захолустье, в Татрах на него бросаются и просят автографы. С ним снимаются на фото все, кому не лень члены профсоюза, пенсионеры, местные пионеры — харцеры. Стоя в очереди к нему за автографом, они не знают, что он уже не Бохум, а Макбет.
IV
— Саш, поработав в другой стране, скажи: есть разница между нашими актерами и их?
— Нет, во всяком случае в Польше. Вот мы сидим вчера в буфете, перекур по время репетиции. Я, Данута Стенка (леди Макбет) и Дункан — Славомир Сосниер. Данута говорит:
— Господи, почему я не осталась учительницей русского языка. Сейчас бы жила как все люди.
И закурила.
— Почему я бросил торговать мебелью и вернулся в этот чертов театр. Дела шли хорошо, — говорит Славомир.
А я думаю, какого черта мне не сиделось в Москве: работы по горло и в театре, и в кино. А тут как м… долблю польский. Но кто хоть раз понюхал кулисы, отсюда не уйдет. Нет, ничем не отличается польский артист от нашего. Все то же.
V
И вот Макбет. Весь затянутый в черную кожу — штаны, высокие ботфорты, рубаха. Поверх кольчуга из стреляных гильз. Костюм на все 20 кг тянет, отчего с первых минут артист становится мокрый, как мышь. Небрит. В луче света. Первые слова:
Война уж кончилась.
Идем домой навстречу…
Разумеется, по-польски. И по выражениям лиц польских граждан, в зале можно прочесть: «В кино-то тебя дублировали, а вот каков ты на сцене? Ну-ка, ну-ка…»
Макбет Домогарова — сильный в пластике и словах. Страх неувязок между языком и образом у генерала-убийцы не найти, как прокламации у опытного подпольщика. Макбету сказали: «Парень, бери власть». И он ее хочет. Так хочет, что не скрыть желания.
А тут является его леди — такая же яростная и страстная, как бензин к его пламени. Эта парочка друг друга стоит. По-актерски красивы оба и хорошо смотрятся. Режиссер Вольдемар Смегашевич, приглашенный на постановку из Варшавы, никакими внешними эффектами решил не поражать публику, оставив на ее суд только внутренние взаимоотношения героев и страсть. Временами страсть становится синонимом секса.
Вот сцена перед убийством Дункана. Леди — грациозна, как кошка, с острым профилем в обрамлении рассыпающихся черных кудрей. Она говорит о власти с вызовом, и в ее интонациях, голосе страсть обладания: властью, мужем, телом всем миром. Плюет Макбету в лицо в ответ на его нерешительность. Он отвечает пощечиной. И вот они уже на полу слились в экстазе — клубок змеиный, сексуальный. Этот секс окажется убийственным для всех.
Дальше не будет ни одной сцены близости, а напряжение этого момента беззвучным лейтмотивом пройдет через весь спектакль. Зал в напряжении, и только один человек в зале не потеряет рассудок — это училка Юстина. Она зафиксирует, что дважды ее русский ученик Домогаров соврет в слове «каждэго», поставив по-русски ударение на первый слог вместо предпоследнего. И что у него плохо выходит твердое «ч».
VI
Леди Макбет, уходя со сцены после своей «смерти», в темноте звезданулась об трубу. Левый глаз артистки Стенки сразу заплыл, и гримерша час после спектакля делала ей примочки. Бывшая учительница русского языка, а теперь одна из самых популярных польских актрис смеется, глядя на меня в зеркало, и говорит, что по-русски хорошо понимает, а размовяет (говорит) — совсем никак. Из ее польского с перековерканным русским мне удается понять:
1. Что своего партнера она как будто давно знает.
— Коханэ, коханэ (любимый — два раза. — М.Р.), — морщится она от сладкого слова, когда ей делают примочку под глаз.
2. Что у Домогарова нет комплекса артиста.
— Что это значит, Данута?
— Он нэма в собе почуча же ест лэпши от партнэра.
