И вдруг приезжает в Рузу замечательный интеллигентный человек Владимир Борисович Герцег, диктор радио. Он был выпивоха, общительный и чрезвычайно симпатичный человек. Я сразу огорошил его вопросом: «Володя, ты храпишь?» Он отвечает: «Нет». И каждый день, по мере приближения отъезда Нины, я спрашивал у Герцега: «Володя, а если честно, храпишь? Вот сегодня ты храпел? Может, ты не замечаешь за собой этого. Давай позвоним твоей жене». Доконал я его, настолько меня это беспокоило. Звоним его жене. Она говорит: «Нет, не храпит».
Нина уехала. И Герцег переселился ко мне в номер. Я удостоверился в его «невинности» по части храпа, был спокоен и спал безмятежно, понимая, что мой сон никто не нарушит.
Наутро просыпаюсь, открываю глаза — напротив меня сидит Герцег, злой, бледный, с подушкой на коленях. Я обращаюсь к нему с немым вопросом, что, мол, случилось? А он: «Володька, сволочь, ты же сам так храпишь!»
Ну, раз уж я затронул тему храпа, приведу еще один случай, тоже в Рузе было. Как-то приезжаю отдыхать, а мне говорят: «Извините, Владимир Абрамович, отдельную комнату пока дать не можем. Освободится только через два дня. А пока мы вас подселим, вдвоем поживете». Я очень огорчился и решил, что эти два дня для меня пропащие. Вышел под вечер погулять по рузовскому «проспекту». И все высматриваю, кто же будет моим соседом. Возвращаюсь в номер, а тут и сосед появляется, незнакомый мне пожилой мужчина. У меня в голове одно свербит: «Ну, ты сейчас дашь храпака!» Он разделся, лег. Я был с ним строг с самого начала. Думаю, церемониться не стану, только захрапит — сразу разбужу! Как водится у интеллигентных людей, мы почитали на сон грядущий. Он говорит: «Ну, что, будем спать?» — «Да, — говорю, — будем спать». Погасили свет. И я до утра глаз не сомкнул — все ждал, когда он захрапит, чтобы его остановить. А он, неблагодарный, так и не захрапел!
В Рузе мы отдыхали каждый год в течение лет десяти. Потом перекочевали в Костромскую область, в Щелыково, бывшее имение А. Н. Островского. Сам Дом Островского к нашему приезду стал мемориальным музеем. А жили мы в близлежащих постройках. Был так называемый «Голубой дом», который заселялся покомнатно. Было еще какое-то строение, почему-то называвшееся по-французски — «шале», что означает — домик, дачка. Был лесной дом, и были, наконец, «собачники» — так их и называли — строительные домики с удобствами во дворе.
При всем при том в Щелыково собиралась избранная публика: Володя Васильев и Катя Максимова, Никита Подгорный с женой, ленинградский режиссер Александр Белинский, Андрей Вермель с семьей, Шлезингеры, Яковлевы, семейство Садовских и большое количество интеллигенции, не имеющей прямого отношения к искусству. Но все это были люди глубоко причастные к искусству по своему внутреннему строю. Вне зависимости от рода занятий их объединяла удивительная природа этих мест. И потому Щелыково считалось не просто домом отдыха, это было образом жизни!
В Щелыково царил дух дружества и бесшабашного веселья. Там мы отдыхали напропалую, «отрывались», выражаясь на современном сленге. Пров Садовский устраивал всевозможные состязания для детей — велосипедные и прочие игры. Я помню одно такое состязание, правда, совсем не детское, когда Евгений Весник и Никита Подгорный отправлялись на велосипедах на рыбную ловлю. Они собирались довольно долго, складывали, упаковывали, увязывали. Наконец, тронулись, и вдруг Никита Подгорный в панике кричит Веснику: «Стоп!» Пауза. «А стакан ты взял?»
Помню замечательный праздник «Аркадиада» в честь дня рождения актера Малого театра Аркадия Ивановича Смирнова. В этот день все работало на праздник: детские соревнования, теннисные турниры, заплывы и, как итог, вечерний капустник, к которому готовились, как к серьезному представлению, и на который пришли и отдыхающие, и жители окрестных деревень. В какой-то момент кому-то стало плохо, и все окружающие кинулись на помощь. Среди них было много врачей и том числе патологоанатом Хохлова. Никита Подгорный — очень остроумный человек — остановил ее словами: «Нет-нет! Вам еще рано!».
После всех профсоюзных санаториев мы шесть лет подряд отдыхали на Валдае и сразу же ощутили разницу. Валдай — это бывшая резиденция Жданова, расположенная на полуострове среди прекрасного соснового бора и каскада озер. Говорят, что первоначально эти места должны были служить местом отдыха для Сталина. Но, внимательно осмотрев местность, он сказал: «Мышеловка!» — и подарил все это Жданову.
Отдыхающая публика здесь существенно отличалась от той, с которой мы имели дело раньше. В основном это был чиновный люд, воспитанный соответствующим образом. Когда мы приехали туда в первый раз, нас поразили внешнее убранство территории и характер общения отдыхающих. Здороваться здесь было не принято. И тем не менее, нам повезло — мы подружились там с одной супружеской парой: Николаем Боднаруком, до недавнего прошлого заместителем главного редактора газеты «Известия» и его женой Татьяной Михайловной, чрезвычайно интеллигентной, умной и контактной женщиной, имеющей прямое отношение ко многим хорошим книгам, выпущенным издательством «Искусство».
На Валдае, где расположен санаторий, грибные места, чудесная рыбалка, на озерах можно кататься на лодках, купаться. На территории санатория администрация соорудила специальные печки для жаренья рыбы, возле печек лежат заранее заготовленные на этот случай дрова — сервис!
Там же, несколько изолированно, стояли правительственные дачи, где отдыхал Борис Ельцин, а в том году о котором я рассказываю (вы поймете, что это за год!), — Анатолий Лукьянов.
Как-то выхожу я из своего корпуса и вижу: на берегу, у самой воды, стоит какая-то группа во главе с директором санатория. Взоры их обращены на озеро. А когда я подошел, все повернулись в мою сторону, и в одном из них я узнал Лукьянова, тогда Председателя Верховного Совета. Он тоже меня узнал, поприветствовал, и после нескольких незначащих фраз мы разошлись.
А вечером директор санатория рассказал мне, что Лукьянов был очень доволен этой встречей, вспоминал кинофильмы с моим участием. Директор санатория тоже был доволен этим обстоятельством и чувствовал себя причастным к радости начальства.
На следующий день по ТВ по всем каналам показывали «Лебединое озеро», а потом была общеизвестная пресс-конференция с организаторами путча, не без Лукьянова. А еще через несколько дней их всех арестовывают, само собой, и Лукьянова!
За завтраком я встречаю директора санатория и говорю ему не без иронии:
— Ваш друг-то, а?!
На что директор, сжав губы и стараясь выглядеть бесстрастным, отвечает:
— Какой мой друг? — И уже потом, взяв себя в руки, парирует: — Это Ваш друг!
Какой он мне друг?! Ваш!
Я не сопротивлялся — сидят же!!!
На отдыхе, как говорится, в простой житейской ситуации я встречался со многими известными актерами, режиссерами. Был среди них и любимый мною Аркадий Исаакович Райкин.
Я, конечно, много раз видел Райкина на сцене, восхищался его мастерством перевоплощения. Он был не только уникальным артистом, но еще и великим мудрецом. От масок — чтения отдельных эстрадных рассказов, миниатюр, — он перешел к социальным фельетонам и исполнял их с тем же головокружительным блеском. Я не пропускал ни одного его выступления в Москве. Но впервые мы встретились, что называется, с глазу на глаз, когда однажды он пришел к нам на репетицию «Мещанина во дворянстве» Мольера. Приход Райкина был обусловлен двумя причинами. Во-первых, он хотел посмотреть на своего сына Костю, который тогда учился на третьем курсе училища имени Щукина и играл в нашем спектакле небольшую роль. В училище существует традиция, в соответствии с которой студенты второго и третьего курсов проходят в театре Вахтангова актерскую практику. Их занимают в массовках или доверяют сыграть эпизод.
Во-вторых, Владимир Георгиевич Шлезингер, постановщик «Мещанина во дворянстве», в тот период сотрудничал с Райкиным, ставил у него в театре спектакль-обозрение.
