Однажды Николай попросил Сашу купить для сына гитару: Вампилов знал толк в этом инструменте. Отправившись в центр города по своим делам, он заглянул в музыкальные магазины, но ничего подходящего не нашел. Гитары тогда были в моде, и хорошие инструменты буквально сметались покупателями с полок. Саша принес Сидорову свою гитару и сказал:
— Увезешь сыну. От меня.
Николай стал отказываться. Вампилов настоял:
— И не стесняйся. Подарок не тебе.
В те минуты в комнате был и Николай Якушев.
— Бери, Микола, бери. Саня знает, что делает, — вмешался Якушев и пошутил: — Для тебя последней гитары не пожалел. А мне хоть бы одну струну сердечную подарил.
Саша расхохотался. Ему нравились удачные экспромты.
— За такие каламбуры плату брать надо, — сказал он. — Впрочем, для тебя, Николай Михайлович, мне и всех струн сердечных не жаль.
Вампилов заторопился к себе и вскоре принес журнал «Театр» № 8 за 1966 год, в котором была опубликована его пьеса «Прощание в июне». Сел к столу, отыскал сто сороковую страницу и ниже своего портрета размашисто написал: «Николаю Якушеву, которого я люблю и с которым мы однажды (наконец-то!) выпьем всё до конца! Вампилов».
* * *
Многие мемуаристы начинали свои заметки о встречах с Александром почти одинаково: в первые минуты он старался не выделяться в компании. Все шумно разговаривали, спорили, острословили, но в какую-то минутную паузу раздавался голос Вампилова и все замолкали. Не сам голос — он был тихим, — не вид говорящего — молодой сибиряк чаще всего носил простенькую рубашку и потертые брюки, — а слова, которые он произносил, их точность, значительность, юмористическая окраска — всё производило удивительное впечатление.
Дмитрий Сергеев заметил об этой способности Саши: «Искусство сжать мысль, свести ее в одну фразу, казалось, было у него врожденным. Иной раз после какого-нибудь шумного застолья литературной братии, где особенно рьяные говоруны умудрялись произносить целые речи, на другой день вспоминалась только Сашина реплика, перечеркнувшая или, наоборот, усилившая чью-то “речь”. Вот почему, припоминая такие встречи, невозможно забыть Саню».
Можно было привести только одно такое свидетельство — зачем множить примеры? Но здесь иное. Тут хочется послушать каждого воспоминателя, потому что в каждом рассказе обнаруживаешь особые штрихи. И образ Вампилова обретает живую полноту, обогащается неповторимыми черточками.
Омский журналист Александр Лейфер тоже отметил, как самое запомнившееся с первых минут общения, речь Александра, немногословную и самобытную:
«Он ехал тогда в столицу и сделал короткую остановку в Омске. К тому времени мы уже были немножко знакомы. И вот Саша пришел в мой дом.
Мало встречал я людей, разговаривать с которыми было бы таким же наслаждением. С виду Саша был немного странен. Черные его кудри были такой густоты и нечесаности, что казалось — в них согнется и стальная расческа.
Но был он красив, когда говорил. Голос тихий, спокойный. Такой голос не приходится повышать, чтобы его услышали. Просто, когда начинает звучать такой голос, все и так умолкают. Сами. Ибо таким голосом не произносят пошлых глупостей. Таким голосом разговаривают с друзьями, ведут беседу, а не вещают, не самоизливаются, не повторяют бесчисленное количество раз “я”, “мне”, “у меня”».
* * *
Большинство из тех, кто написал воспоминания о Вампилове, подробные или краткие, не видел его за работой (исключение составляют, может быть, В. Распутин, В. Шугаев, Г. Николаев). Но ведь большую часть времени он проводил не в застольях, беседах или житейских делах, а наедине с чистым листом. Когда Сашей овладевал новый замысел, он работал истово. Почти каждая новая пьеса имела несколько вариантов или подвергалась важным переделкам, дополнениям, сокращениям. Комедия «Ярмарка», написанная в 1964 году и получившая позже название «Прощание в июне», имеет, кроме первоначального текста, два варианта второй картины. А помимо канонического текста «Прощания в июне» ныне публикуются еще два варианта комедии с этим названием и вариант ее третьего действия. Исследователи считают, что утверждения иных авторов о том, будто существовало целых 17 вариантов названного произведения, — это преувеличение. Но можно предположить, что драматург мог действительно вносить со временем какие-то поправки в рукописные тексты.
Ту же напряженную работу выполнил Александр, создавая комедию «Старший сын». Первыми подступами к этой пьесе были сцены «Женихи» и «Нравоучение с гитарой», напечатанные в газете «Советская молодежь» 30 мая и 14 ноября 1965 года. Ныне напечатаны полный текст законченной тогда пьесы «Нравоучение с гитарой», другая версия ее — комедия «Предместье», канонический вариант «Старшего сына» и — отдельно — поправки, внесенные автором в первое действие второй картины пьесы.
Над текстами этих комедий и работал Вампилов во время учебы на Высших литературных курсах. Кроме того, именно в московские месяцы 1967 года он писал пьесу «Утиная охота». Замысел предшествовавшего ей произведения «Кладбище слонов» не удовлетворил Александра, и он отставил рукопись. Кроме фамилий и имен четырех героев, использованных потом в «Утиной охоте», в обеих пьесах нет ничего общего.
Словом, передышки себе Вампилов не давал. Николай Сидоров свидетельствует:
«Гораздо чаще в его комнате раздавался дробный перестук пишущей машинки. Работал он много, упорно и самозабвенно. Бывало, засидимся в шумной компании допоздна. И Вампилов вместе со всеми. Разбредемся далеко за полночь. Утром на этаже полнейшая тишина. Все спят непробудным сном, а из-за Сашиной двери слышится дробный перестук машинки. Шесть-семь часов, а он уже в трудах праведных».
Необычайно напряженная работа над «Утиной охотой» объяснялась не только желанием Вампилова избежать нападок критиков — он говорил Сергею Иоффе, что пьеса «все равно дальше Иркутска никуда не пойдет». По мнению Е. Гушанской, драматург всячески стремился расширить социальную проблематику пьесы: «Положив в основу действительную историю, произошедшую в его бытность в университете, Вампилов с удивлением обнаружил, что острая и занимательная сама по себе, эта история драматургически бедна. Расстроившаяся на глазах университетского начальства свадьба с шумными административными неприятностями для всех ее участников никакой собственной нравственной проблематикой не обладала. Она лишь давала возможность решать на ее основе самые разнообразные нравственные проблемы и вопросы. А вот выбрать из них те, которые бы соответствовали человеческим исканиям, пристрастиям и интересам автора, оказалось не так-то просто».
В отличие от семинарских занятий студентов института творческие обсуждения на Высших литературных курсах, где собрались писатели уже состоявшиеся, «обстрелянные», были спокойными, а то и вялыми. Познавшие успех редко восторгаются чужим талантом. К тому же иной талант настолько необычен, что сразу и не находит понимания и признания. Алексей Симуков, в семинаре которого, по его утверждению в мемуарах, Саша занимался на ВЛК, счел необходимым объяснить прохладное отношение сокурсников к пьесам Вампилова: «Что такое талант, если разобраться? Наверное, способность нести людям что-то принципиально новое, какой бы области это ни касалось. Естественный же драматизм положения состоит в том, что мы, как правило, не склонны сразу осваивать новое, мы просто не в силах это сделать — такова наша природа, к новому нам нужно привыкать, иначе какая же это будет новизна?»
Вполне откровенно, без поздних поправок на общее мнение, рассказала о своем тогдашнем восприятии вампиловских пьес Инна Вишневская, чьи «Записки на манжетах» опубликовал журнал «Театр» во втором номере за 1983 год. Ее признания хочется привести полностью:
«Некогда Александр Вампилов учился на Высших литературных курсах при Литературном институте имени М. Горького, где я вела семинар по драматургии. Все пьесы Вампилова — от “Двадцати минут с ангелом” до “Утиной охоты” — были прочитаны и обсуждены его коллегами, а среди них находились тогда многие крупнейшие драматурги, прозаики, поэты страны. Прочитала эти пьесы, естественно, и я, готовясь к их обсуждению на очередном семинаре. Сейчас, когда каждый, кто пишет о своих встречах с Вампиловым, как правило, припоминает о том чувстве восторга, с которым он принял его пьесу, мне легко было бы сделать то же самое. Но нет, буду самокритичной, для того хотя бы, чтобы драматические обстоятельства, связанные с той или иной художнической судьбой, обретали иногда лица и фамилии, чтобы мы, критики, не обвиняли не только процесс или только время, не включая в эти понятия и себя самих, когда сами мы по разным причинам также не способствовали счастливому стечению фактов, а значит, невольно способствовали их несчастному стечению.
