Иеттер. А куда подевалась наша свобода?
Плотник. За поношение правительства — смертная казнь.
Иеттер. Злосчастные наши головы!
Плотник. Отцы, матери, дети, родня, друзья и слуги, все без исключения, обязаны доносить, за донос положена награда, — ныне учрежденному чрезвычайному суду о том, что творится в доме.
Иеттер. Пойдем-ка отсюда.
Плотник. Послушные-де не потерпят урона ни в чести своей, ни в животе, ни в имуществе.
Иеттер. Вот милостивцы нашлись! Недаром у меня сердце ныло, когда герцог держал свой въезд в город. И с той минуты все небо для меня словно траурным флером затянуто и нависло так низко, что я хожу согнувшись, боюсь башку расшибить.
Плотник. А каковы тебе его солдаты показались? Я таких вояк отродясь не видывал!
Иеттер. Тьфу! Сердце замирает, когда они маршируют по нашим улицам. Прямые, точно свечи, взгляд неподвижный, шагают как на шарнирах. Ежели один такой на часах стоит, а ты мимо идешь, он на тебя уставится, словно глазами просверлить хочет, а вид у этого малого до того мрачный и суровый, что тебе волей-неволей на каждом углу палач мерещится. Не по душе они мне. Вот наша милиция — веселые были ребята, что им заблагорассудится, то и делают, на посту стоят — шляпа набекрень, ноги растопырены, сами жили и другим жить давали, а эти — машины, в которых черта засадили.
Плотник. Когда такой крикнет «стой!» и прицелится, пожалуй, на ногах не устоишь.
Иеттер. Я бы на месте умер.
Плотник. Пойдем-ка домой.
Иеттер. Плохо наше дело. Прощай!
Подходит Зоост.
Зоост. Друзья! Товарищи!
Плотник. Тихо! Нам пора по домам!
Зоост. Слыхали?
Иеттер. Много чего слыхали.
Зоост. Правительница уехала[32].
Иеттер. Господи, смилуйся над нами!
Плотник. Она-то еще за нас стояла.
Зоост. Взяла да вдруг и уехала втихомолку. Не сумела с герцогом поладить. Дворянству, правда, велела передать, что воротится. Да никто не верит.
Плотник. Господи, прости дворянам, что они и от этого кнута нас не избавили. А могли бы. Пропали теперь наши вольности.
Иеттер. Ради бога, молчи ты о вольностях. Я носом чую, что наутро будут казни: солнце не выходит из-за туч, туман смердит.
Зоост. Оранского тоже как ветром сдуло![33]
Плотник. Все, значит, нас оставили!
Зоост. Граф Эгмонт еще здесь.
Иеттер. Слава богу! Святители да сподобят его постоять за нас. Он один еще может что-то сделать.
Появляется Фансен.
Фансен. Наконец-то хоть двоих нашел, которые еще не забились в свои норы.
Иеттер. Сделай одолжение, проваливай!
Фансен. Ты не больно-то вежлив.
Плотник. Нынче об вежливости думать некогда. Опять, что ли, спина зачесалась? Наверно, зажить успела?
Фансен. Солдата об ранах не спрашивают. Коли бы я побоев боялся, из меня бы толку не вышло.
Иеттер. Смотри, как бы хуже не было.
Фансен. Сдается мне, что у вас от надвигающейся грозы руки и ноги ослабли.
Плотник. А твои руки и ноги еще наболтаются в воздухе, если ты не угомонишься.
Фансен. Бедные мышки, они мечутся в отчаянии, стоит только хозяину завести нового кота! Ну, кое-что переменится, а мы-то все равно будем жить, как жили, это уж будьте спокойны.
Плотник. Ну и наглый ты пустобрех!
Фансен. Эх ты, заячья душа! Дай уж герцогу порезвиться. У старого кота вид такой, словно он вместо мышек чертей нажрался и никак их не переварит. Оставьте его в покое, пусть ест, пьет и спит, как все люди. Ничего нам не страшно, если правильно смотреть на нынешнее время. Сначала он спешит, туда-сюда бросается, а потом сообразит, что в кладовке, где сало висит, жить-то получше и ночью спать куда приятнее, чем в амбаре мышей подкарауливать. Бросьте вы, я этих наместников знаю!
Плотник. Везет же человеку! Случись мне хоть раз столько всего наболтать, я бы каждую минуту за свою жизнь трясся.
Фансен. Успокойтесь, пожалуйста. О вас, ничтожных червях, сам господь на небе слыхом не слыхал, а уж правитель и подавно.
Иеттер. Вот греховодник!
Фансен. Я знаю таких, кому бы лучше пришлось, если бы у них в жилах текла не геройская, а портновская кровь![34]
Плотник. Про кого это вы говорить изволите?
Фансен. Хм! Про графа.
Иеттер. Эгмонта? Да ему-то чего бояться?
Фансен. Я голодранец и мог бы целый год жить на то, что он за один вечер проматывает. А ему, между прочим, выгодно было бы уступить мне свой годовой доход, чтобы хоть на четверть часа заполучить мою смекалку.
Иеттер. Вот это придумал! Да у Эгмонта в волосах больше ума, чем у тебя в башке.
Фансен. А ну еще почеши язык! Больше, да не тоньше! Знатные господа всех легче в обман даются! Больно уж он доверчив!
Иеттер. Ох, болтун! Знатный такой господин…
Фансен. В том-то и беда, что не портняжка!
Иеттер. Неумытое рыло!
Фансен. Ему бы хоть на часок вашего куражу набраться, да так, чтобы у него все тело свербило да зудило, покуда он из города не удерет.
Иеттер. Что за несуразные речи. До него, как до звезды небесной, никто не дотянется.
Фансен. А ты падающих звезд не видел, что ли? Раз — и нет ее.
Плотник. Да кто ж на него руку поднимет?
Фансен. Тот, кого вам не остановить. Или вы думаете народ взбунтовать, когда его схватят?
Иеттер. Ох!
Фансен. Может, свои бока за него подставите?
Зоост. Эх!
Фансен (передразнивает их). Ох! Эх! Ах! Хоть всю азбуку переберите от удивления! А что есть, то есть! Помоги ему бог!
Иеттер. Вы бесстыдник такой, что страх берет! Ну что может угрожать этому благороднейшему, честнейшему человеку?
Фансен. В выигрыше всегда остается прохвост. На скамье подсудимых он судью одурачит, в судейском кресле — судью сумеет сделать подсудимым. Мне раз довелось переписывать протокол, из которого ясно было, что некий комиссар получил чистоганом весьма высокую благодарность от двора за то, что одного горемыку засудил как мошенника.
Плотник. Опять вранье. Разве можно на суде так дело повернуть, чтобы безвинный виновным оказался?
Фансен. Дурья твоя башка! Если из судебного допроса никакой вины не вытащишь, так можно ее в этот самый допрос втащить. Сначала судья очень мягко обходится с обвиняемым, а тот, на радостях, что никакой вины за ним не числят, выбалтывает все, о чем разумный человек бы промолчал. Судья его ответы вновь превращает в вопросы и высматривает: не обнаружится ли где маленькое противоречие. Тут он и начинает плести веревку, а если бедолага, смешавшись, признается, что, пожалуй, сказанул лишнее, а там чего-то не договорил или, одному богу известно почему, вдруг утаил какую-то подробность или с перепугу что-то напутал, тогда — пиши пропало! И смею вас заверить: нищенки не так усердно обшаривают помойки в поисках завалявшегося лоскута, как такой умелый изготовитель плутов и жуликов мастерит из мелких, косвенных, перепутанных, перевранных, бог знает откуда выжатых, потайных, явных признанных и отрицаемых улик и обстоятельств соломенное чучело, чтобы в результате своих хитросплетений повесить его хотя бы in effigie[35]. А тому несчастному остается только бога благодарить, если он сможет со стороны посмотреть, как его вешают.
Иеттер. Да, язык у тебя здорово мелет.
Плотник. Муха, пожалуй, запутается в эдакой паутине, а оса только посмеется над ней.
Фансен. Смотря какие пауки ее плели. Долговязый герцог ни дать ни взять паук-крестовик. Толстобрюхий паук не такая вредина, а длиннолапый, с узким тельцем, которое не жиреет, сколько бы он ни жрал, — плетет нити тоненькие, да зато куда какие прочные.
Иеттер. Эгмонт — рыцарь «Золотого руна»; кто посмеет его тронуть? Его и судить могут только равные, только орденский капитул в целом. У тебя язык без костей и совесть нечиста, оттого и несешь такую околесицу.
Фансен. Я разве ему зла желаю? По мне-то, он хорош. Достойнейший наместник! Двоих моих приятелей, которых другой наверняка бы велел повесить, он отпустил, хотя и приказал вздуть хорошенько. Ну, расходитесь, да поживее. Теперь уж мой черед вам это советовать. Вон патруль идет, и не похоже, чтобы им охота припала так сразу и выпить с нами на брудершафт. Погодим-ка маленько, посмотрим, что будет. У меня есть две племянницы и кум-кабатчик. Если уж они этих молодцов попотчуют да не приручат, значит, те и впрямь лютые волки.
