Алекс: — Кто вырастет? (грудь колесом) Жизнелюбы, фантазеры! Боже! Как упоительно я мечтал, коротая ночи в подвале с крысами на подстилке из прогнивших газет! Грезы, о, эти смелые юные грезы! Постель с простыней! Горячая ванна! Ботинки… Нет, это ж надо уметь представить — ботинки со шнурками и даже с подошвой! Причем, заметь — два сразу! А стрижка с одеколоном за зеркальной витриной салона «Бонтон»… Какие редкие наслаждения лелеяло мое пылкое воображение! «Беспризорники и бомжы — наше будущее!»
Жорж: дрожащим голосом: — Саша, ты в самом деле ходил без обуви?
Алекс: — Практически круглый год. Как и все мои сотоварищи по босяцким «университетам».
Жорж: — Босяки! Мама моя, как же я их боялся! Моей няне было за 50. Она была барышней и все ждала, что ее непременно изнасилуют босяки. А мне сделают повторное обрезание. Мой папенька — честный аптекарь с Ордынки Мойша Кемерзон, в самом начале бузы уехал искать родных в Одессу. Больше мы его не видели. Мамочка… Она сгорела от горя и нищеты, а ее единственный сын, вундеркинд Жорик Камерзон попал в приют. Да–да! Я не хотел на улицу — нет! Я выбрал другой путь. Пусть бьют, отбирают воскресную булочку и обзывают поцом. Только не в подвал с крысами, не к босякам!
(Следующую сцену можно опустить)
Алекс: — Лично для меня школа беспризорника способствовала формированию кодекса чести «отброса общества» или, если хотите — чуждого элемента. Вдохновенно чуждого и чрезвычайно активного.
Жорж: — И кто здесь любит чуждых? Таки не надо рассчитывать, что на твою могилу Профсоюз Советских тружеников принесет венок, а коммунары в пыльных шлемах споют песню о Буревестнике!
Алекс: — Я вижу иную картину в тонах раннего Маяковского.
Сцена изображает кладбище. У собственного надгробия восседает Александр. Ему внимает толпа «отбросов общества», вырядившихся по случаю торжества в фантастические обноски (типа персонажей фильма «Небеса обетованные»). Здесь представлены и «совкоры», и «офицеры», и крупные госслужащие и «дамы».
Алекс:
— Чванливы черти, дьявол зол, бездарен Бог.
А потому крутись, голубчик сам.
Работай на шикарный некролог,
Дай повод бушевать восторгам и слезам!
Что б мыслям тесно, а словам простор…
Жорж::
— «Покойный был отменный плут и вор» -
чиркнет в паршивой газетенке какой–нибудь совкор.
Совкор–бомж с записной книжкой: — Точней: «Авантюрист классической закваски. Нью — Калиостро в супер–модной маске».
Жорж: — Маэстро, профессоре, виртуоз.
Суров, бесстрашен, нагл!
Дама (бакалейщица Баранова со связкой писем): — Брутально дерзок, как «Парфюм де Роз». А временами жутко мил!
Жорж: — У памятника круглый год — охапки свежих роз…
И резюме: «его Любила жизнь, а он ей изменил…»
ТОЛПА ХОРОМ: — А по–то- му….
— Нежность прогони — ни к чему.
Жалость растопчи — не нужна!
Верности скажи — «Уходи!»
Обними, любовь — не меня!
Совкор: — Происхожденье… хм, не то чтоб пролетарское,
Но не дворянское — избави упаси!
Жорж: — Манеры… Вот уж, извините, — барские:
«Пшел вон, подай да принеси».
Алекс: — Всем, господа, — в подарок завещанье.
Взамен дензнаков — дельные советы:
вместо речей и слезного прощанья
активнее вникать в мои секреты,
усваивать искусство, как вести игру.
А философские декреты
Покрепче зарубить на собственном носу:
Не задавай вопрос — зачем рожден на свет,
О принципах везения не вопрошай судьбу:
Ответ получишь не верней, чем майский снег,
Или чем дым, покинувший трубу.
Жорж: — По мне раздумывать о смысле бытия,
Что в петлю лезть или идти под нож.
Мораль существования проста:
Что сеял, милый, то и жнешь.
ВМЕСТЕ: — А по–то–му….
— Нежность прогони — ни к чему.
Жалость растопчи — не нужна!
Верности скажи — «Уходи!»
Обними, любовь, не меня!
Массовый танец, сменяющий ритмы похоронного марша на разбитной чарльстон или шимми. Видение исчезает. Снова комната Алекса. Жорж, примерявший во время танца боа уличной певички, спохватывается брезгливо бросает его в огонь.
(Конец вставного эпизода. Действие возвращается в комнату)
Жорж брезгливо бросает в огонь кучку тряпья, валявшегося на полу — концертное одеяние уличной певички. В комнату врывается Муся и с визгом пытается предотвратить гибель своего боа. Одета в мужскую пижаму большого размера.
Муся:(борется с Жоржем, пытаясь спасти боа): — Прочь руки, вырожденец! Человек новой формации никогда не станет лапать беззащитную девушку! Лишив ее самого дорогого — концертного платья.
Жорж: — Эй! Потише, Чайка! Формацию не тронь! Должны радоваться, мамзель: ваше завшивленное боа сожгли в почетном сопровождении купюр американского банка с портретам великих президентов. Потери будут возмещены.
Алекс: — В долларовом исчислении Нью — Йоркским банком. Немедля телефонирую запрос о выдаче суммы некой…
Муся: (непринужденно располагается в кресле): — Мария Полевицкая. Шутки в сторону. Вы варварски лишили меня личной одежды. Точнее — раздели. В весьма сомнительных целях…
Жорж: — В целях личной гигиенической безопасности! Мы были вынуждены избавиться от ваших тряпок!
Муся: — Выбросили мой лучший туалет? Не смешите! (Жоржу) Вот вы, вы, пупсик! Вы сами утверждали, что обожаете розовое! Пополнили личный гардероб за счет бедной девушки! Только вам мое платье придется сильно расставить и советую оформить грудь перьями. Впрочем, это проблемы вашего личного вкуса. Я требую возмещение ущерба за похищенный вами, господа, сценический костюм. Учтите, я ношу вещи только из Торгсина.
Алекс: — (смотрит на нее критически) Признаю, одежда, выданная нами, в самом деле не на пике моды, но, заметьте, без паразитов. Что нельзя сказать об изъятом у вас туалете, мамзель Полевицкая. Он не из Торгсина. Боюсь, вас обманули. Смею заверить, вы без труда подыщите на Хамовнической свалке что–нибудь в том же стиле. Но не советую шутить с инфекцией — лазареты и морги переполнены. (Нарочно роняет ложечку) — Подайте мне ложечку, Маруся!
Муся, не двинувшись: — Мне показалось, вы что то сказали? Очевидно, в вашем надломленном неудачей сознание возникла бредовая мысль, что меня можно эксплуатировать в качестве горничной? Возможно, таким образом вы надеетесь возместить нанесенный мне ущерб?
Жорж: — Мадам… На каком уровне э… нанесен ущерб? Позвольте…у нас элементарно не было времени… для каких–либо сексуально обоснованных действий…
Муся: — Вы сломали мою певческую карьеру. Свистун из–за вас оказался в тюрьме. Я имею в виду моего аккомпаниатора скрипача–виртуоза Каземира Свистунова.
Жорж: — Того скандального алкоголика? Ах, какая жалость! Чудесный был человек! Сажать невинных — в манере новой власти. (Подает ей газету с сообщение об аресте Свистуна)
Муся: — Почти отец! После кончины моей матушки Каземир Иваныч взял на себя заботу…
Алекс: — Не надо унижать себя ложью, Мария… Этот начинающий балалаечник, известный стражам закона по кличке Свистун, ваш бывший отчим, ныне алкоголик и вор, отбывает заслуженное наказание. Скрипку он мучил, как юный живодер соседского кота. Если вам жаль его — плачьте! Плачьте здесь и сейчас — только мы способны понять всю глубину постигшей вас утраты!
Жорж делает трагическое лицо, глотает какие–то таблетки, запивает вином и протягивает Марии бокал: — Это смягчит ваше горе.
Муся: — Горе? Жалеть такого гада! Мама умерла от чахотки… Он пропил нашу квартиру и все–все… Даже скрипку пытался загнать, мне едва удалось отвоевать ее… скотина!
Алекс: — Какая неблагодарность, детка! Именно порицаемый здесь индивидуум научил тебя вытягивать кошельки из карманов и сумочек у зазевавшихся нуворишей. И многим другим штучкам, правда?
