Ялогиндская пивная
Я подумывал, не пора ли нам отправиться за «здоровенными дубинами», о которых говорил Дарси, но сам он о новом совместном путешествии не заговаривал, а мне не хотелось навязываться. Он был так деликатен, что, возможно, не отказал бы нам, но я не хотел пользоваться этим и ловить его на слове. Фиф была того же мнения, я понял это по нескольким оброненным ею словам. Я решил перед разговором с Дарси посоветоваться с ней, но пока ничего не затевал.
Мы пьянствовали все утро. Потом тут же в пивной устроили ленч. Снова пили и тут же поужинали. Хотя Фиф пила немного, она очень устала, к тому же публика в баре расходилась все больше и больше. Компания молодцов с какой-то овцеводческой фермы вовсю наслаждалась жизнью. Я решил увезти Фиф и устроиться где-нибудь на ночевку.
Когда Дарси закончил какую-то песню, которую он повторял все снова и снова, я сказал ему, что мы с Фиф собираемся уехать и разбить где-нибудь лагерь. Он искренне огорчился и, осторожно развернув на стойке карту, пальцем показал нам хорошее место для лагеря, на берегу реки Манары, за мостом, милях в трех от города. На машине мы доедем прямо до этого места, и никто нас там не потревожит. Дарси не знал, где он проведет эту ночь и что будет делать, но завтра в шесть утра мы встретимся с ним в пивной. Я заметил, что это немного рановато, он согласился и сказал, что будет ждать нас в пивной весь день. Больше всего Дарси беспокоило, приедем ли мы, и мне пришлось несколько раз повторить ему, что мы непременно будем в пивной.
Он проводил нас до лендровера, мы пожали друг другу руки, поблагодарили за все, потом Фиф и я, вскочив в машину, уехали. Из-под грузовика вылез Прушковиц, чтобы вместе с Дарси проводить нас. Было грустно, как при расставании навек.
Мы не смогли отыскать именно то место, о котором говорил Дарси, но нашли другое, показавшееся нам вполне подходящим. Прижавшись друг к другу, мы разговаривали, пока не уснули. Мне снились крокодилы, и во сне я разговаривал, если верить Фиф, которая разбудила меня рано утром, потому что ей было одиноко.
Под деревьями ярдах в ста от нас стоял грузовик Дар-си, с одного его борта свисал брезент и веревка гарпуна. Мы разложили костер и приготовили завтрак. Прушковиц подошел к нам поздороваться, и Фиф предложила пойти к Дарси и попросить, чтобы он взял нас обратно. Я возразил, что мы и не уезжали от него, но она сказала, что я знаю, о чем идет речь, и если я этого не сделаю, то она сама сходит к Дарси и попросит его об этом.
Я налил в кружку чаю для Дарси и отправился на переговоры. Фиф я приказал остаться, потому что она могла все испортить. Она надавала мне уйму советов насчет того, что говорить Дарси, но я пропустил их мимо ушей. Можно подумать, что я собирался с ним подраться…
Дарси сидел в спальном мешке, прислонившись к колесу грузовика. Вид у него был не самый блестящий, но, увидев чай, он оживился. Мы немного поговорили о том, о сем, потом я спросил, не одолжит ли он наконечник своего гарпуна, чтобы малый из гаража сделал мне такой же. Он сказал, что может дать мне свой запасной, и тут же хотел его найти, но я сказал ему, что спешить некуда.
Потом я спросил, где можно достать лодку, такую же, как у него, и он сказал, что в этих краях достать лодку очень трудно. Мы опять поговорили о том, о сем, и я спросил его, где лучше всего охотиться на больших крокодилов. Он сказал, что самые большие и коварные крокодилы залива живут немного выше по той самой реке, у которой мы находимся. Он сам думал, не поехать ли за этими крокодилами.
Я, разумеется, сказал ему, что и не мечтаю поехать туда, где он хочет охотиться сам, а он мне возразил — нет, раз я первый надумал это, то он не будет отнимать мою реку. Наконец Дарси решил, что нам остается только одно — каждый вложит в будущее предприятие свой пай: я реку, а он лодку.
— Во всяком случае на этих «здоровенных дубин» лучше охотиться вдвоем. Затраты на продовольствие и деньги за добытые шкуры мы делим пополам и вместе охотимся на Манаре.
Две секунды я делал вид, что тщательно обдумываю это предложение, и согласился. Дарси должен был дня на два задержаться в Ялогинде, потому что ожидал каких-то известий. Он хотел сделать несколько чучел, чтобы отправить их на ежегодные скачки в Грегори, которые состоятся примерно через неделю, и, если Фиф все еще интересно, он рад будет научить ее, как их набивать. Я сказал, что передам ей это.
Прушковиц пошел со мной к Фиф с таким видом, как будто это он все устроил. Я рассказал ей, что выложил Дарси все напрямик, и что он умолял нас поехать с ним на охоту, и что я потребовал половину денег, которые мы выручим за шкуры (вот ей за ее сомнения в том, что я не осмелюсь первым заговорить с Дарси).
— Я напомнил ему, что он обещал научить тебя делать чучела, — сказал я. — Он будет набивать их сегодня и покажет тебе…
Я жалел только, что при сем присутствует пес Дарси. Врать при нем было как-то неловко: ведь он слышал разговор. Порой его взгляд приводил меня в замешательство… а может быть, это просто говорила моя нечистая совесть.
Фиф сперва забеспокоилась, не обидел ли я Дарси, но, когда он пришел, чтобы раздобыть у нас что-нибудь на завтрак, она убедилась, что его могло глодать что угодно, но только не обида. Мы поговорили о нашей поездке вверх по Манаре, а потом отправились с Дарси в Ялогинду, чтобы узнать, не пришло ли известие, которое он ожидал.
В пивной лежала большая грязная рыбина, которую кто-то выловил в реке. Ее принесли, чтобы показать всем, и бросили на пол, так как никто не знал толком, что с ней делать. Такой большой рыбы я еще никогда не видел. Она весила больше двухсот фунтов и к нашему приезду начала соответственно вонять. Рыба тоскливо лежала посередине комнаты, облепленная со всех сторон черной тучей мух. Зловоние было почти осязаемым. Хозяин пивной сказал, что подрядил Стоунбола Джексона убрать ее куда-нибудь, но тот еще не появлялся.
Стоунбол Джексон был старым золотоискателем, который время от времени отправлял себя на пенсию за счет горняцкого фонда и устраивался ненадолго в «Дымке», как он называл Ялогинду. После этого он снова на год уходил в горы. Говорили, что он нашел такие богатые жилы, что мог бы прожить остаток жизни в роскоши, но не хотел менять своих привычек и придерживал золотишко. Он много говорил о том, что хочет обеспечить свою старость, но, учитывая, что ему уже было за шестьдесят, в это никто не верил. Иногда он бывал невыносим — то выпьет чужое пиво, то затеет драку с людьми вдвое моложе и вдвое сильнее себя, но ему невольно симпатизировали. Приезжая в город, он селился в кузове автомобиля, стоявшего в кустарнике примерно в полумиле от пивной. Вдоль всей дороги от своего «дома» он вбил колышки, чтобы не заблудиться утром по дороге в пивную.
