чьего-то плеча я видела все — светлые петли кишечника, толстый плотный комок печени, утолщение желудка, сальник, свидетельствовавший о сытой жизни лабораторного животного, какие-то уж очень маленькие сморщенные легкие и крошечный комочек сердца. Сашка пинцетом разложил на доске вырезанные внутренности, и Галина Ивановна начала подробный рассказ.
Скажу сразу, слушали мы не очень внимательно — названия были знакомы, некоторым приходилось, живя в деревне, видеть, как забивают и потрошат поросят, кур и другую живность. Кое-какое оживление возникло, когда дошло до совсем неразличимых яичников и других мелочей. Тут же посыпались предложения познавательного характера — всем хотелось узнать то, что действительно не расскажет ни один учебник и ни один педагог:
— …А давайте посмотрим, не беременная ли она!
— Нет, — коротко отрезала Галина Ивановна. — Такую бы нам не дали для опытов. Она старая.
Выходило, что конец под ножом «хирурга-надомника», как уже начали именовать Сашку, — это что-то вроде честно заработанной пенсии, «положенной» всякой лабораторной крысе. Сразу вспомнился незабвенный почтальон Печкин со своим вечным: «Их надо немедленно в поликлинику сдать. Для опытов!»
— А давайте разрежем ей желудок и посмотрим, что она ела! — предложил еще один естествоиспытатель-любитель. Сашка уже приготовился взять скальпель, благо большая часть занятия прошла и можно было поразвлечься под шумок.
— Это я вам и так скажу. — Галина Ивановна была спокойна до равнодушия. — Она хлеб грызла.
И сразу стало не просто неинтересно — грустно. И даже немного жутко. Тогда я еще не знала, как теперь, что у русских, а тем более наших предков-славян хлеб считался не просто пищей, но пищей священной — отсюда наше «хлеб да соль!» — и вкусивший хлеба становится не только твоим другом, но и братом, которому нельзя причинить вред. Крыса ела хлеб — как человек, — и почему-то я с того мига начала относиться к ней именно как к близкому по духу существу.
Но на этом все отнюдь не закончилось. Ровно через два года после случая с крысой наука снова потребовала жертв.
Физиологию вела — а может, и ведет до сих пор — Маргарита Васильевна Сальникова, жена известного профессора Сальникова, ученого, исследователя и автора научных трудов. Профессор Сальников — живая легенда нашего института, и до сих пор студенты вспоминают о нем как о светиле науки. Был ли он известен в Москве — не знаю, но про Маргариту Васильевну говорили не иначе как: «Жена того самого Сальникова». Сколько лет ей было — сказать трудно. На вид — пятьдесят, но по разговорам выходило гораздо больше. Маленькая сухонькая женщина обладала странной, почти магической силой, позволявшей ей без труда справляться с нашей разнузданной братией, которую в глаза называли «дикой дивизией».
Если вы не знаете, что за предмет «физиология», советую вспомнить знаменитых собак Павлова — и вы поймете, чем обычно занимаются студенты на занятиях. Нам, однако, повезло — мы не резали собак (их просто не хватало для нас — все забирал мединститут). Но свою лепту в дело умерщвления ни в чем не повинных живых существ ради науки внесли и мы.
Как ни странно, лабораторные работы мы обожали — за то, что под шумок можно подурачиться, а если неохота заниматься, то и повалять дурака, отдохнув на задней парте, пока остальные тренируются в деле расчленения лягушки или той же крысы.
Как правило, самую неприятную работу брали на себя мальчишки — мы, девчонки, ждали на безопасном расстоянии, пока лягушку кончат резать, и вели записи, стараясь даже не смотреть в ту сторону. Леночка Грибановская, с которой мы вместе проходили практику на ферме в Стенькине, вообще отсаживалась подальше, поскольку не переносила вида крови, а вот я с удивлением обнаружила в себе зачатки садистских наклонностей — с удовольствием наблюдала за опытами и даже ассистировала.
Лишь однажды мне пришлось взять на себя большую часть работы.
Темой было изучение работы сердечной мышцы лягушек. Кроме взятых у медиков десятка квакушек нас на столах ждали новокаин, эфир, соль и обыкновенная вода — мы должны по очереди опробовать каждый препарат и пронаблюдать, как реагирует на него сердце подопытного животного. Коротко, сухо и просто. Но, как всегда бывает, когда за дело берутся студенты, все происходит не так.
Сразу трое ребят склонились над лягушкой. Сашка, который уже имел опыт работы с крысами, был в соседней группе, помочь и сделать грязную работу за нас он не мог, и пришлось все делать самим. Квакушка словно догадывалась, что ее ждет (а как бы повели себя вы, если бы вас вдруг схватили, сдавив в кулаке, и принялись пихать в рот тряпку, пропитанную вонючей жидкостью?), вырывалась и пробовала протестовать вслух. С соседних столов тоже неслись сдавленные вопли — со стороны могло показаться, что здесь проходят стажировку слушатели «Курсов молодого инквизитора». Но бороться с тремя людьми маленькой прудовой лягушке оказалось не под силу. Одурманенная эфиром, она безвольно обмякла, и можно было приступать к опыту.
Пока ее прикрепляли к станку, вскрывали брюшную полость и обнажали сердце, я не смотрела — все равно за тремя широкими спинами не много разглядишь. Но потом любопытство и профессиональные обязанности — я вела записи — пересилили брезгливость.
С вынутыми внутренностями лягушка уже не казалась, как ни странно, живым существом. Только маленькое сердечко — такое маленькое, что я не сразу его разглядела, — еще шевелилось.
— Где оно, где? — спрашивала я.
— Вот. — Самый спокойный из нашей «бригады», Сейфу Мурадалиев, приподнял лоскут кожи пинцетом, и я увидела сердце между двумя пузырьками-легкими. — Давай начинать.
По теории, новокаин должен был усиливать работу сердечной мышцы, а эфир — ослаблять. Но заняться экспериментом мы не успели — то ли что-то перепутали, то ли недодали эфира, лягушка вдруг, стоило чуть капнуть новокаином на ее сердце, задергалась, послышались странные сдавленные звуки.
— Во, заквакала! — определил кто-то из наших.
— Давайте эфир скорее! Усыпим ее назад, — спокойно распорядился главный помощник Сейфу — Андрей. И сам, не долго думая, схватил баночку, не тратя времени на то, чтобы пропитать им ватку, пинцетом разинул лягушке рот и плеснул остро пахнущей жидкости ей в пасть, под язык.
Доза наверняка была слишком большой не только для лягушки. Та судорожно дернулась последний раз и как-то сразу затихла.
— Готово, продолжаем, — распорядился Андрей.
Я опять капнула новокаина на лягушачье сердце, но не тут-то было. Оно застыло.
— Сдохла, — определил Сейфу. — Что ж мы наделали?
— Реанимацию! — закричал Андрей, словно хирург, у которого под ножом умирал человек. — Скорее еще лей!
Это было прямое указание мне, и я, не считая,
