Кастрюля сплюнула на сковородку, жир вспыхнул — и мгновение спустя по всей плите затанцевали языки пламени. Чарльз спас положение, накрыв сковороду крышкой от кастрюли. Из-за недостатка кислорода огонь погас. Однако несколько секунд ситуация выглядела скверной — пламя уже тянулось к занавеске над мойкой. Вот почему, когда волчья экспедиция выехала из «Вапити» в одиннадцать вечера, наш фургон замыкал кортеж. Мы впервые ехали в нем в темноте, и Чарльз сказал, что предпочтет, чтобы никто не сидел у него на хвосте. Фургон ведь не наша собственность. А я чуть было его не подожгла. Но он хотел бы вернуть его в целости и сохранности.
Нам объяснили маршрут. Налево по шоссе Джаспер — Банф. Вверх по дороге к горе Маунт-Эдит-Кейвел. Через милю на развилке свернуть влево. Заблудиться невозможно, заверил нас проводник. Других поворотов просто нет. И примерно через двадцать миль мы доберемся до озера Лич. Машины припарковываются под деревьями, а он сойдет к воде установить оборудование.
То есть так рисовалось ему. Но жилой автофургон — машина меньше всего скоростная, дорога же шла в гору, и Чарльз вел его медленно, ибо фургон не был нашим, и любовался снежными горными вершинами в лучах луны, и прикидывал, какой зверек перебежал через дорогу впереди… Так что когда мы добрались до озера Лич и я опустила стекло, до нас донеслось крещендо песни волчьей стаи. Причем с гораздо более близкого расстояния, чем я ожидала. Казалось, они совсем рядом, прямо напротив нас на том берегу озера. Йип-йип, яп-яп, и баритональное соло вожака стаи. Пауза — и вступает хор, довольно мелодично, но почему-то приглушенно, пугающе, с надрывающей душу тоской.
— Быстрей! — шепнула я, схватила магнитофон, выскользнула из кабины и на цыпочках поспешила к озеру.
Чарльз выключил фары, подфарники, сунул ключи в карман, соскользнул из своей дверцы и на цыпочках же последовал за мной. Волки завывали как великолепный хор вагнеровских валькирий, и тут Чарльза осенила очередная идея. Он шепнул, что только сбегает назад и включит задние фонари. Мы же стоим самыми первыми, и если кто-то еще подъедет во тьме…
Бесполезно было указывать, что на фургоне рефлекторов хоть отбавляй и в свете приближающихся фар он засияет как рождественская елка.
Бесполезно было спрашивать, кто еще заедет так высоко в горы в подобный час. Чарльз подчинился диктату своей совести и пошел назад. Я пошла с ним. Да, бесспорно, волки встретят меня дружески, но все-таки лучше, чтобы при этом присутствовал Чарльз. Ну, он включил фары, а с ними и лампочки, которые, как того требует канадское законодательство, с наступлением темноты очерчивают габариты фургонов. В горной глуши, в двадцати милях от шоссе, мы засияли, как ярмарочная карусель.
Волков это не собьет, сказал Чарльз. Они, конечно, успели навидаться автомобильных огней. И правда, они продолжали выть с тем же энтузиазмом. Ну, он захлопнул дверцу, мы на цыпочках спустились к озеру и поняли, почему наша суета их не потревожила. Слушали мы не ответ местной стаи, а запись, еще только проигрывавшуюся проводником.
Мы присоединились к обществу на берегу, и проводник пустил запись по второму разу. Эффект все равно был потрясающий. Звуки вырывались из динамика, разносились по озеру, и горы отвечали эхом. Йип-йип-йипа-нье, протяжные завывания, переливчатые рулады хора, а между ними многозначительные паузы, когда наши настроенные на восприятие уши улавливали вздохи ветра в соснах и плеск маленьких волн, набегающих на песок. И вдруг в такую паузу ворвался грохот и лязг цепей.
Все подскочили.
— Медведь, — прошептал проводник. — Обрабатывает мусорный бак на пикниковой площадке.
Изобретено множество мусорных баков, которые медведю ну никак не вскрыть, — и всегда со временем появляется медведь, посрамляющий ухищрения конструкторов. Этот бак подвешивался на цепях на столбе — с идеей, что он вырвется из лап потянувшегося к нему медведя. Однако этот медведь, по-видимому, сумел сорвать крышку, а теперь старался перевернуть бак и вытряхнуть содержимое.
Предположительно это ему удалось. Ни ударов по металлу, ни лязга больше не раздавалось. Снова зазвучал волчий хор, замер, мы прислушались, и на этот раз издалека донесся долгожданный ответ джасперовского вожака, которого затем поддержал хор его стаи. Лесные волки! Да, они правда там во мраке, задирают морды в нашу сторону на каком-нибудь скалистом обрыве. Мне не верилось. Я — и слышу вольных волков? Бесспорно, это был самый волнующий момент в моей жизни.
А впрочем, не совсем. Самый волнующий момент наступил несколько позже, после того как проводник предложил отправиться дальше к водопаду у Атабаски. Там мы будем ближе к волкам, хотя, конечно, рев воды будет несколько мешать. Отлично, сказал Чарльз. Мы двинемся последними.
Габаритные огни предпоследней машины уже скрылись за поворотом, когда мы обнаружили, что у нас нет ключей от фургона. Они были заперты внутри его и дразняще свисали под приборной доской, где Чарльз оставил их, когда включил фонари. Виновата, конечно, была и я — твердила, чтобы он поторопился, не то мы упустим волчий вой, — но это не меняло того факта, что мы застряли в горах и шансов, что нас хватятся в ближайшее время, нет никаких. У водопада в темноте никто не заметит нашего отсутствия. Они вернутся в «Вапити»… Возможно, искать нас начнут только утром…
Мы кричали, мы отчаянно сигналили карманным фонариком. Без малейшего толку. Кортеж давно укатил. Мы остались наедине с запертым фургоном, с медведем у озера и со стаей волков в некотором отдалении.
Нет, я не забыла, что медведи безобидны, если не провоцировать их… что волки вовсе не чудовища-людоеды, какими их рисуют, а в данном случае и вообще в нескольких милях от нас. Просто мне было бы приятнее, если бы дверцы фургона были отперты.
— Так что же нам делать? — спросила я. — Не можем же мы ночевать здесь. Даже если кто-нибудь и появится, дверцу они все равно отпереть не сумеют.
— В отличие от меня, — сказал Чарльз. — Мой охотничий нож при мне.
И как я забыла! Уже много лет, когда бы Чарльз ни шел погулять, нож этот непременно болтался у него на поясе, и порой меня это раздражало. Что подумают люди? Ну когда же он станет взрослым? И от кого он думает обороняться в Сомерсете? От бенгальских тигров?
Никогда больше я не стану издеваться над ножом Чарльза! Я сотни раз проглатывала прежние насмешки, пока светила фонариком, а Чарльз возился с окном. Ему потребовался час, чтобы вставить нож и нажать на защелку, не поцарапав при этом краски. Луч фонарика начинал меркнуть. В кустах у нас за спиной послышался шорох. Медведь пришел полюбопытствовать?
