все делаю не так. Даже полы не так мою. Свекровь берет тряпку, и после меня перемывает. И перемывает не тогда, когда сына нет дома, а только тогда, когда он приезжает домой. И приговаривает: «Вот взял в жены криворукую, теперь больной матери все за ней приходится переделывать». Или приготовлю я борщ. Налью его в обед мужу, он кушает и нахваливает: «Ну очень вкусно. Такого вкусного борща я никогда не ел». А мать подходит, забирает у него миску с борщом, и выливает его в помойное ведро.
— Не кушай его, — говорит, — он пересолен. Я тебе супчик сварила. Эта неумеха ничего нормально сделать не может.
На ровном месте ко всему начала придираться. Шагу нельзя было ступить, чтобы упреки не услышать. Приду со школы, быстренько покормлю домашнюю живность, и только сажусь проверять тетрадки, как сразу слышу: «Опять расселась, лежебока. А у поросят кто будет навоз вычищать?» Я оправдываюсь, говорю, что у них чисто, только вчера там вычистила. Но это раздражает ее еще больше, и она кричит на меня так, чтобы и соседи слышали. Чтобы прекратить эти крики, приходится бросать непроверенные тетрадки, брать в руки вилы и идти в хлев. Вот в таком дурдоме я прожила еще полгода.
А муж как будто ничего этого и не замечал. Со мной был нежным и ласковым, но и матери не перечил. Когда я начала ему жаловаться на свою жизнь, он меня успокаивал: «Не обращай внимания. Мать наверно немного ревнует. Пройдет немного времени, и она успокоится». Но свекровь и не собиралась успокаиваться. С каждым днем моя жизнь становилась все хуже и хуже, и, наконец, она стала просто невыносимой. Тогда я и предложила мужу снять комнату, и пожить отдельно от свекрови. Но он не согласился, сказал, что не может оставить одну больную и старую мать. Видимо, и матери он об этом рассказал, потому, что после этого, она стала относиться ко мне еще хуже. Житья мне совсем не стало.
Когда она в очередной раз обозвала меня последними словами и отправила в сарай убирать навоз, я села там на табуретку и горько заплакала. Первый раз я плакала от горькой обиды, и не знала, как мне жить дальше. И тут мой взгляд упал на веревку, висевшую на стене сарая. Я, ни о чем не думая, как в тумане, взяла эту веревку, сделала на конце петлю, перебросила ее через балку сарая и привязала. Потом поставила табуретку под петлей, залезла на нее, и надела петлю на шею.
— Пусть живут без меня и радуются, — подумала я.
И только хотела спрыгнуть с табуретки, как до меня в другом свете дошел смысл того, о чем я подумала.
— А ведь она действительно будет радоваться моей смерти. — осознала я. — Нет! Такой радости я ей не доставлю!
Я сняла с шеи петлю и спрыгнула с табуретки на пол. Вечером еще раз предложила мужу съехать от матери, но он категорически отказался.
— С мужем я развелась и уехала работать сюда, подальше от тех мест, — закончила свой рассказ Маргарита Михайловна.
Я сидел на своей табуретке возле тумбочки и уже давно ничего не рисовал. Даже про конфеты и печенье позабыл.
— Как же хорошо, что она не спрыгнула с табуретки с петлей на шее, — думал я, — она ведь такая молодая и красивая. А муж у нее был тряпкой, не мог за жену заступиться.
По дороге домой мама и Мария Ефимовна продолжали обсуждать рассказанное Маргаритой Михайловной, а я плелся позади них, и тоже думал о бедной Маргарите Михайловне. Думал и о том, что когда вырасту, я никому не дам в обиду свою жену.
Осень в том году выдалась теплая и солнечная. Дождей почти не было. Деревья стояли желтые, только иногда между ними встречались красноватые пятна кленов. Кое где еще встречались кусты с остатками зеленых листьев, а на некоторых кустах листья были темно-красными, как цветы в саду. Лес был очень красивым. Светило солнце, ветра почти не было, и в лесу было очень тихо. Тишину леса нарушали только птички, перелетающие с ветки на ветку. Учителя попросили детей немного постоять спокойно и послушать осенний лес, не каждый день можно наблюдать такое чудо. Дети, конечно же постояли, и послушали, но это их мало впечатлило. Им хотелось бегать и прыгать, кричать и визжать, и пытаться услышать лесное эхо. Лес быстро наполнился шумом и гвалтом, детские голоса слышались отовсюду. Как ни старайся, лесное эхо в таком шуме не услышишь.
Учеников школы, с четвертого по восьмой класс, вывезли в лес, собирать желуди для колхоза. Желудей в этом году было очень много, такого их урожая еще ни разу не было, и председатель колхоза решил, что этим грех не воспользоваться. Ведь если школа им в этом поможет, этого питательнейшего, и при этом практически бесплатного продукта, колхозным поросятам на всю зиму хватит. А детям это только в радость, они всегда рады, если есть возможность не сидеть за партами на уроках. Им что бы ни делать, лишь бы не учиться. А за оказываемую школой помощь, колхоз всю зиму поставляет в школьный буфет бесплатное молоко. Польза и детям, и колхозу. А еще объявили, что того, кто соберет больше всех желудей, ждет приз. Каким именно будет приз, никто не знал, но главное, что он будет, и все старались насобирать желудей как можно больше. Чтобы не растерять детей в лесу, учителя просили их далеко не разбредаться, а держаться всем вместе. Соберут желуди под ближайшими дубами, потом все вместе будут передвигаться дальше. Желуди собирали в ведра, и приносили к месту сдачи, где их взвешивали. Но собирать так было очень неудобно, так как слишком часто приходилось носить легкие желуди к месту сбора. Некоторые дети попросили выдать им мешки, чтобы ссыпать желуди сначала в них, а уже потом, когда наберется много, принести их на приемный пункт. Попросил себе мешок и ученик четвертого класса Володя.
— А ты донесешь мешок желудей? — засомневался приемщик. — Ты ведь еще маленький.
— Я полмешка донесу, — ответил пацан.
Володе очень хотелось получить этот никому неизвестный приз, но он понимал, что в толпе много желудей не насобираешь. Нужно найти большой дуб, и под ним собирать. А самые большие дубы растут на полянах. Значит нужно искать поляну с дубом. И Володя ушел искать поляну с большим дубом. Ходить по лесу одному было конечно страшновато, но он гнал страхи
