уток, перья которых были страшно грязными. Поэтому я налил воды в пустой чан, который обслуживал тюленей, схватил моих уток и побросал их одну за другой в чан, наполненный до половины водой, в котором они с удовольствием стали барахтаться. Налюбовавшись вдоволь веселой картиной, я пошел обедать. Каково же было мое удивление, когда, вернувшись через два с половиной часа, я не нашел своих уток ни в воде, ни на дворе. С помощью старого сторожа я обыскал все кругом, но напрасно. Тогда сторож высказал предположение, показавшееся мне совершенно невероятным: «Может быть, утки утонули!» Действительно, все шесть уток оказались мертвыми — на дне чана. Перья их были так загрязнены, что не получали достаточного количества жира, и потому утки не могли держаться на воде. Крылья промокли насквозь и своей тяжестью увлекли уток на дно. Конечно, им надо было дать сначала поплавать на мелком месте.
Отец крепко выругал меня за неосмотрительность, но этот случай послужил мне хорошим уроком на будущее.
С появлением у отца первых тюленей завертелось колесо торговли животными. В последующие годы были пойманы еще тюлени, которых, однако, мой отец сам уже не выставлял, а продавал странствующим предпринимателям и владельцам тогдашних небольших зверинцев. Они демонстрировали невинных животных на ярмарках и базарах под видом сирен или моржей — на большее эти люди не рисковали. В июле 1852 года капитан Майн привез из Гренландии в Гамбург на своем китобойном судне «Молодой Густав» взрослого белого медведя.
На это чудовище не так легко было найти покупателя, потому что во всей Германии тогда было только три зоологических сада. Нужны были смелость и предприимчивость, чтобы рискнуть вложить капитал в белого медведя. Однако мой отец не струсил и, поторговавшись как следует, уплатил в конце концов за него капитану 350 прусских талеров. Тогда же случайно стали его собственностью полосатая гиена и несколько других животных и птиц, привезенных на этом пароходе. Весь этот зверинец был вскоре выставлен на площади в Сан-Паули в Гюнермердерском музее. За обозрение зверей посетители платили четыре шиллинга. Не нужно однако, думать, что тогда достаточно было дать объявление в газетах и затем спокойно ждать публику. Далеко не так. Перед дверью был поставлен зазыватель — да какой еще! Хорошо известный в те времена зазыватель Бармбекер, одетый в красный фрак, подобный тому, какой носили датские почтовые чиновники в качестве униформы. В руках он держал огромный рупор, при помощи которого громогласно объявлял изумленной толпе, что всего лишь за четыре шиллинга можно здесь увидеть грозу эскимосов — громадного белого медведя из Гренландии.
Такая реклама по тому времени была необходима, так как площадь была заполнена театрами, каруселями и выставочными киосками и требовала энергичных действий.
К этим выставкам зверей присоединялись ежегодные представления в Hamburger Dom на рождественском базаре, который в прошлом столетии начинался на паперти гамбургской соборной церкви. Ясно вижу базарную площадь, заставленную заснеженными торговыми ларьками, какой она обычно была перед рождеством. С руками, запрятанными в карманы, переминаясь от холода с ноги на ногу, толпились ребятишки и молодежь перед манящими выставками сластей, игрушек и ароматных печений и пряников, но еще более перед механическим театром, кабинетами восковых фигур и балаганами с кровожадными хищниками и редкими дикими зверями.
В старом Dom'e можно было всерьез увидеть сирену и других сказочных животных. Перед балаганами прохаживались зазывалы, которых называли «рекомендателями»; время от времени они начинали быстро бегать взад и вперед, так как мерзли от холода, и непрерывно выкрикивать зычными голосами свои приглашения. Одним из них был «актер» «Лебединое горло», как он сам величал себя, оригинальный человек, охотно нанимавшийся на любое амплуа.
Однажды зимним вечером 1853 года «Лебединое горло» ходил взад и вперед перед выставочным балаганом на базарной площади и бросал в изумленную толпу следующие достопримечательные реплики:
— Прошу покорно, заходите, господа! Только здесь можно увидеть крупнейшую в мире свинью! Это нельзя не посмотреть, это колоссально!.. Это что-то невероятное! Это невиданнее зрелище! Этого никто еще не видел! Взгляните, господа, на это чудо природы — гигантскую свинью собственной персоной!.. Взрослые платят шиллинг, дети только половину!..
Слова эти подкреплялись огромным щитом, на котором была нарисована свинья величиной с нильского бегемота.
Но самое замечательное в этом балагане на старой гамбургской площади было для меня то, что даже это примитивное предприятие носило имя Гагенбека.
Предпринимателем, показывавшим громадную свинью на большом новом базаре в Гамбурге уважаемой публике, был мой милый отец, который у старого ветеринарного врача купил это животное, весившее 900 фунтов [1].
В те годы мой отец не пропускал базарного времени без того, чтобы не выставить какой-нибудь редкий или замечательный экземпляр животного царства. Конечно, при этом происходили забавные, совершенно невероятные в наше время обманы. Подобные шутки тогда вполне допускались. В то время еще не был так искушены в зоологии, как сегодня. Широкая публика черпала свои зоологические познания из осмотра странствующих зверинцев, в которых проделывались еще худшие вещи.
Однако не следует делать каких-либо ложных заключение из того, что происходило на веселом базаре старого Гамбурга. Ведь существовал же на базарной площади знаменитый балаган с надписью «Гамбург ночью», в который за шиллинг пускали внутрь посетителей в одну дверь и выпускали их на улицу в другую, чтобы сказать им на прощание: «вот вам Тамбур) ночью».
В моей памяти возникает фигура отца как человека прямых убеждений, с четко очерченным характером. Это был человек с широкими взглядами и непоколебимыми принципами. Преисполненный ему благодарности за свое воспитание, я должен сказать, что во всем достигнутом мною первый камень был заложен им. В его характере счастливо сочетались серьезное отношение к жизни, удивительная простота и приветливость в обращении. Под наружной строгостью, с которой мой отец воспитывал своих детей, скрывалась большая сердечная доброта. Палка не играла никакой роли в воспитании, зато пример отца, вся жизнь которого состояла в деятельности, точности и бережливости, учил нас, детей, жить в его духе. Я помню лишь один-единственный случай, когда отец дал мне шлепков за то, что я опоздал к столу, хотя меня и звали раньше. С тех пор я привык к строгой пунктуальности. Особенно тщательно нас приучали к бережливости — ничто, представляющее хоть небольшую ценность, не должно было пропадать даром. Так, например, гвозди, погнутые при открывании ящиков, должны были выпрямляться и снова итти в дело. Как своеобразный талисман отец мой всегда носил в кармане первую крупную монету, которую он заработал в юности. Теперь эта монета как самое дорогое воспоминание является и моим
