Установив, что пять мешочков из двенадцати содержат мед, Бенинкаса приступил к делу. План счетовода был прост: открыть рот и держать над ним сочащийся медом шарик. Но мед оказался густым, и, просидев некоторое время с бесполезно открытым ртом, Бенинкаса вынужден был расширить проделанное в мешочке отверстие. Только тогда темная тяжелая масса тягучей нитью полилась на язык изнемогавшего счетовода.
Один за другим Бенинкаса опрокинул в рот все пять мешочков. Напрасно он старался подольше подержать их отверстием вниз, напрасно водил пальцем по стенкам внутри — меда больше не было! С этим пришлось наконец смириться.
Между тем, просидев долгое время с запрокинутой головой, он почувствовал легкое головокружение. Отяжелев от меда, бедняга притих. Широко раскрытыми глазами обвел сумрачную сельву. Деревья и земля, казалось, перекосились, и он завертел головой, стараясь приноровиться к искаженному пейзажу.
«Что за чертовщина! — подумал счетовод. — Хуже всего то, что…»
Поднявшись, он сделал попытку шагнуть вперед, но был вынужден снова опуститься на поваленное дерево. Все тело налилось свинцом, особенно ноги, которые отяжелели, как от сильного отека. А по рукам и ногам забегали мурашки…
«Странно, очень странно, очень странно, — тупо повторял про себя Бенинкаса, не понимая, однако, причины своего странного состояния. — Похоже, будто по мне ползают муравьи… Должно быть, «напасть», — решил он.
И вдруг от страха у него перехватило дыхание.
«Это мед!.. Он ядовитый!.. Я отравился!»
Когда Бенинкаса снова попытался подняться, у него- от ужаса волосы встали дыбом: руки и ноги отказывались повиноваться. Теперь свинцовая тяжесть и мурашки поднялись уже до пояса. На мгновение страшная мысль о смерти в полном одиночестве, в лесу, вдали от матери и друзей, погасила в нем всякую инициативу.
«Сейчас я умру!.. Еще немного, и я умру!.. У меня уже отнялась рука!»
Охваченный паникой, он, однако, не мог не заметить, что у него не было ни удушья, ни жара, сердце и легкие работали нормально. Тогда его страх принял другую форму.
«У меня паралич! Настоящий паралич! И здесь меня не найдут!..»
Но непреодолимая сонливость уже начинала овладевать им, парализуя все чувства; головокружение усиливалось. И тут Бенинкасе почудилось, что земля стала постепенно темнеть и как-то странно двигаться… Он снова вспомнил о «напасти», страшная догадка пронеслась у него в голове: черная пелена, застилавшая землю, была…
Он заставил себя не думать об этом, но вдруг из груди его вырвался дикий протяжный вопль, перешедший в визг напуганного ребенка: по ногам стремительно взбирался неудержимый поток черных муравьев. Земля вокруг потемнела от кровожадной «напасти», и счетовод почувствовал, как под кальсонами поднимаются вверх ее всепожирающие полчища…
Два дня спустя крестный нашел наконец начисто обглоданный скелет, прикрытый одеждой Бенинкасы. «Напасть», все еще рыскавшая в тех местах, и пустые восковые мешочки достаточно ясно говорили о происшедшей драме.
Дикий мед не всегда обладает дурманящими свойствами, но такие случаи, однако, бывают. В тропиках много цветов, запах которых может парализовать или усыпить человека, их нектар придает меду особый привкус, привкус смолы эвкалипта, как это почудилось Бенинкасе.
До того рокового дня, когда в дело вмешался натуралист, ферма мосье Робена являла собой чудо совершенства. Широко раскинулись плантации мате, и хотя растения были еще совсем молодыми, не вызывало сомнения, что они принесут богатый урожай. Были на ферме и участки, засаженные кофейными деревьями — ценный опыт, впервые проводившийся в этом районе.
Но самым удивительным на ферме была банановая роща. Следуя кубинской системе разведения бананов, мосье Робен не допускал, чтобы одно растение имело более трех отпрысков, ибо известно, что дай банану волю, и он окружит себя десятью, а то и пятнадцатью ростками. А столь многочисленное потомство ведет к истощению почвы, недостатку света и, в результате, к ухудшению плодов.
Однако местные жители никогда не трогали свои банановые рощи, полагая, что, если растение стремится окружить себя детьми, у него имеются на то свои основания, гораздо более веские, чем требования агрономии. В этом мосье Робен был вполне с ними согласен; и едва растение пускало два ростка, как он спешил подготовить ямки для тех, которым еще только предстояло появиться на свет. Отделенные от породившего их ствола, они, в свою очередь, создадут новую семью.
И если на плантациях местных жителей бананы, подобно плодовитым матерям, у которых в конце концов рождаются рахитичные дети, приносили мелкие безвкусные бананчики, небольшие и хорошо подкормленные семьи мосье Робена гнулись под тяжестью роскошных плодов.
Недешево обошлось мосье Робену подобное процветание: много было пролито пота и испорчено изрядное количество напильников при точке лопат и кирок.
Все пять пеонов, работавшие на ферме, были местные жители, но мосье Робену удалось убедить их в необходимости всех этих работ, и он считал, что сделал доброе дело. В результате, с октября по май месяц в Посадас доставлялось до трех-четырех тысяч банановых веток.
Итак, положение мосье Робена и его банановой рощи казалось вполне надежным, когда в Мисьонес прибыл ученый-натуралист Фриц Франке, выдающийся энтомолог, сотрудник парижского Музея естествоведения. Это был светловолосый молодой человек, очень высокий, очень худой, в поднятых на лоб очках и огромного размера ботинках. На нем были короткие штаны, и его сопровождали жена и сеттер в серебряном ошейнике.
Молодой ученый явился к мосье Робену с блестящими рекомендациями; тот отдал в полное его распоряжение свою ферму на берегу Ябебири и приказал надсмотрщику оказывать выдающемуся гостю всяческую помощь.
Вот каким образом очутился среди нас Фриц Франке. Поначалу пеоны нашли ужасно смешным этого длинноногого ребенка, который часами просиживал на корточках, возясь в траве. Порой, проходя мимо, они останавливались с киркой в руках, чтобы понаблюдать за его нелепым времяпрепровождением. Они видели, как натуралист ловил букашку, поворачивал ее во все стороны и после тщательного осмотра опускал в металлическую коробочку. Когда ученый уходил, пеоны подходили к тому месту, где он только что сидел, ловили такое же насекомое, долго его рассматривали и, не найдя ничего особенного, недоуменно переглядывались.
Несколько дней спустя одному из них пришло в голову показать натуралисту найденного им жучка. Посмеиваясь в душе над немцем, пеон принес ему свою находку; но оказалось, что жучок принадлежал к какой-то редкой группе жесткокрылых, и в знак благодарности парень получил от герра Франке пять патронов. Он ушел, однако вскоре вернулся в сопровождении своих товарищей.
