Когда Слава слушал об этом, ему подумалось: сколько есть ещё таких неизвестных героев! Если бы пойти по их следам, шаг за шагом разузнавать их историю — и делать это хотя бы нам, школьникам…
Когда Яков Павлович кончал свой рассказ в купе становилось слышно, как колёса стучат о стыки рельсов.
Все вокруг молчали. Это молчание несколько раз прерывала Ася Сергеевна. Она говорила:
— Яков Павлович, просим вас рассказать ещё…
Или что-нибудь в этом роде, тоже такое просительное.
В тот последний час перед приездом в Берлин Яков Павлович рассказал, как в последние часы перед взятием Берлина наши получили ключи от рейхстага.
Когда наши солдаты ворвались в большой зал рейхстага, они увидели два коридора со множеством запертых дверей.
Рейхстаг обороняли отобранные Гитлером эсэсовцы, а проще говоря, бандиты из бандитов. Кое-кто из них поднимал руки вверх, другие тут же стрелялись. А были и такие, что, спрятавшись, стреляли из-за угла. Наши прорывались вперёд по коридорам и вышибали тяжёлые, массивные двери. Это было не так-то просто. Двери не поддавались. При этом можно было не заметить, как озверелый гитлеровец швырнёт в спины бойцам гранату или полоснёт автоматной очередью. И потом — за каждой дверью могла быть засада.
Да, тут нужен был, как говорится, глаз да глаз.
И вот, в то самое время, когда наши вышибали первые двери, немецкие офицеры внесли в зал тяжелораненого эсэсовского полковника. Чуть приподнявшись, он по всей форме отдал честь нашему командиру и передал ему тяжёлый позолоченный футляр. Внутри на бархате блестели два ряда ключей.
Этот полковник, видимо, понимал, что он умирает, игра проиграна и нечего дальше сопротивляться.
Наш командир спросил полковника:
«А в комнатах засада есть?»
«Есть», — сказал полковник.
Всё-таки с ключами дело пошло лучше. Теперь наши отпирали массивные двери, швыряли гранаты, прочёсывали очередью из автомата и входили из комнаты в комнату.
В горячке боя никто не запомнил, куда потом делись эти ключи. Кое-кто из солдат видел потом самый большой ключ от входа в рейхстаг у сына полка, двенадцатилетнего Миши. Мальчик носился по залам рейхстага, и, когда его спрашивали, откуда этот большой ключ, он смеялся и говорил:
«Это я у Гитлера отобрал».
Так и пропали эти ключи. Только один ключ № 54 через семнадцать лет попал в музей…
Все молчали, захваченные рассказом Якова Павловича. И все, должно быть, думали об этом единственном ключе, который сохранился.
— А остальные? — спросила Ася Сергеевна.
Федотов развёл руками:
— Лежат, должно быть, у кого-то как память. Хорошо бы их разыскать и сдать в музей. Но розыски — дело долгое, и не всегда бывает удача.
Он так сказал, а Слава подумал о своём Мишке. Найдёт ли он его? Будет ли у него удача?
Из рассказа Якова Павловича Славе ещё запомнилось, что одним из первых флагов, которые водрузили на рейхстаге, была просто красная наволочка от подушки, что в День Победы в Берлине цвела сирень; что наши парламентёры шли по тёмному тоннелю метро, освещая белый флаг карманным фонариком. Вместе с этими парламентёрами шёл переводчик, который всё время повторял по-немецки и по-русски:
«Русским и немецким солдатам не стрелять — идут парламентёры».
И всё-таки в одном месте немцы дали очередь из автомата, но, к счастью, наши успели пригнуться и остались невредимы. А потом, сдаваясь, немецкие солдаты спрашивали: «Нас не расстреляют?» Многих из немцев, обезоружив, просто отпустили по домам. А у наших походных кухонь уже толпились немецкие ребятишки, и наши бойцы, не жалея, накладывали им в консервные банки, в миски и в котелки жирную солдатскую кашу…
Поезд с туристами подходил к городу высоких домов и больших заводских корпусов.
— Пора выходить, — сказал Яков Павлович.
Когда туристы сходили на перрон, Слава взялся за руку Якова Павловича. Ему ещё чудились залпы пушек и взрывы гранат, бои на улицах Берлина. Да, он крепко прижимался к рукаву Федотова.
Слава думал, что в тот же день он с Яковом Павловичем отправится искать Мишку. Может быть, только на минуту они заедут в гостиницу — оставят вещи, и в поход…
Не всё получается, как думается.
Только ступили они на перрон, как к Федотову бросились какие-то люди, схватили обе его руки и стали их трясти и пожимать. И если было бы у него двадцать рук, их тоже разобрали бы все до одной.
И получилось так, что Слава сразу же выпустил руку Якова Павловича, а тот оказался как бы в окружении.
Да, всё было совсем не так, как думал и предполагал Слава. Федотова встречали берлинцы — только потом Слава узнал, что это были за люди, — и его сразу же с вокзала увезли.
Славе запомнился один молодой немец, которого он как бы про себя назвал «Дядя Степа». Да, его жёлтые волосы непокрытой головы возвышались над толпой, в которой утонул Яков Павлович. Высоченный берлинец (Слава ещё подумал, что, наверно, он баскетболист), нагнувшись, раздвигал руками плечи и головы своих товарищей, как видно для того, чтобы они совсем не сдавили Федотова. Из тесного кольца людей Яков Павлович смог только помахать букетом и крикнуть Славе:
— Сегодня сам справишься?
— Справлюсь!..
— Мы за ним присмотрим!.. — крикнула вслед Якову Павловичу одна из попутчиц, тётя Сима, тоже очень высокая. И вся седая-седая. Фронтовичка. Санинструктором в войну была. Но она о себе не рассказывала. О том, что тётя Сима воевала, Слава узнал от других туристов. А сама тётя Сима о себе ничего не говорила.
Слава не знал, была ли она раньше знакома с Федотовым. Ведь он фронтовик и она фронтовичка. Слава потом как-то даже спросил Якова Павловича об этом. А тот сказал: «Фронт, брат, большой был. Не все там друг с дружкой виделись».
В тот раз на вокзале Славе стало чуть страшновато оттого, что он остался без Якова Павловича, и в то же время радостно, что вот он за границей и вроде бы самостоятельно. Вот бы мама узнала об этом, а то всё ахи да охи, будто сын у неё совсем маленький.
В автобусе по дороге в гостиницу туристы иногда спрашивали:
— Ну как, Слава?
— А что — как? — отвечал Слава. — Нормально.
Странные попадаются люди. Один дядька даже сказал: «Ну, Славка у нас молодцом, совсем самостоятельный». Как будто Слава был из детского садика.
Когда туристы проезжали по улице, которая, если перевести на русский, называется «Под липами», Слава увидел первые зелёные листочки. Всюду чувствовалась весна. Солнце не только светило, но и грело, хотя было ветрено. А по ветру, вертясь и порхая, летели семечки сосен, распрямив свои маленькие крылья.
