многие натуралисты видели лягушку-псевдис и восторгались ею, но удивительно мало описали ее образ жизни. Я безуспешно пытался отыскать материалы, касающиеся, например, особенностей ее размножения, не нашел и сведений о том, чем она питается, как мечет икру, каким образом икринка оплодотворяется и, что самое печальное, не обнаружил ни малейшего намека на то, что она поет.
Лягушки лишь наполовину сухопутные существа, большинство из них должно возвращаться в воду, чтобы метать и оплодотворять икру, поэтому песня нужна им, она служит как бы сигналом, призывающим всю их братию к продолжению лягушачьего рода.
Ho лягушки-псевдис, будь то самцы или самки, постоянно живут в воде, и они, когда приходит время, могут встречаться друг с другом без всякой необходимости в песнях, не предавая дело общественной огласке.
Однако очень может быть, что пение лягушек — древнейший звук у позвоночных. Лягушачьи предки квакали задолго до того, как наш род стал теплокровным, и с тех времен лягушки упорно цепляются за право на песню. Имеется всего лишь несколько безгласных пород лягушек, обитающих в грохочущих потоках, где их голос не был бы слышен даже при умении петь. Во всех остальных случаях голос лягушке нужен, и потому они его сохраняют. Даже когтистые лягушки, ведущие полностью водный образ жизни, имеют подобие голоса.
Как я уже упоминал, лягушка-псевдис ведет образ жизни, сходный с когтистой лягушкой, и, хотя ни разу не спрашивал у знающих людей, убежден, что у нее есть голос, который мне и хотелось услышать.
В то самое утро, направляясь к юго-восточному берегу, где можно было кое-что узнать о здешних черепахах, я упрямо поглядывал на карту в поисках поместья Сент-Анн в Майяро — именно там я мог встретить загадочную лягушку.
Прежде всего мне надо было найти Бернара де Вертейля, управляющего поместьем Сент-Анн. Бернар был внуком того Вертейля, который написал большую книгу о Тринидаде. Как мне рассказывали, Бернар де Вертейль был хорошим натуралистом и обладал на редкость привлекательными чертами характера — он не успокаивался до тех пор, пока не будет удовлетворена просьба любого, даже самого беспокойного и капризного человека, обратившегося к нему за помощью. Собираетесь ли вы изловить анаконду, застрелить агути или сфотографировать места, где алые ибисы выводят птенцов, — все равно вы должны повидать мистера де Вертейля. Мне рассказали, что он особенно благосклонно относится к герпетологам, желающим изучать загадочную лягушку.
По этой причине я и намеревался засветло попасть в Сент-Анн, и поэтому поездка на восточное побережье для статистической переписи морских черепах была полна особого интереса.
Наветренное побережье между Матло и Гранд-Ривьер представляет цепь мысов, разделенных небольшими песчаными полукружиями бухт. Я останавливался и осматривал эти маленькие песчаные полоски не столько в надежде обнаружить следы черепах, сколько потому, что мне не под силу безразлично пройти мимо любого берега. А еще и потому, что в это спокойное утро было так приятно ходить по прекрасным чистеньким полукружиям, обрамленным темным лесом. Невысокие утесы бросали косые тени на узкие бухты, а рассыпавшиеся мелкие камни хрустели под ногами.
Как вы уже знаете, я шел в основном ради собственного удовольствия, однако в Сан-Суси я обнаружил много старых черепашьих следов — слишком больших для бисс, слишком узких и мелких для кожистых черепах, но вполне подходящих для зеленых или логгерхедов. Я нашел два гнезда: одно затерялось среди следов людей и ослов, а другое было разрыто, и яйца из него похищены. Берега у начала бухт — плохие места для поисков черепашьих гнезд, но их очаровательное уединение не позволяет безразлично проехать мимо.
Добравшись до реки Шарк, я остановил машину возле моста и поставил ее на широкой обочине дороги, ведущей к Матло, как раз на том самом месте, где предыдущей ночью видел сверкающий глаз. Я вышел из машины и осмотрел место, которое при дневном свете выглядело совсем по-иному. Ущелье было более глубоким, чем казалось ночью при свете электрического фонаря, а расстояние до реки, продолжавшей грохотать после вчерашнего дождя, еще больше.
Прошлой ночью я ехал по этой дороге, ливень близился к концу, и, сидя в машине, я услыхал грохот реки раньше, чем показался мост. Когда лучи моих фар осветили настил моста, я увидел возле перил светящийся маленький глаз, похожий на раскаленный кусочек угля. Он горел красным светом, но слишком сильным для лягушки и чересчур слабым для крокодила, каймана или светлячка. Он не мог принадлежать пауку, так как был большим по размеру, в нем было мало теплоты, присущей глазу козодоя, и недостаточно желтого или зеленого цвета для глаза любого млекопитающего. Вот все, что я мог увидеть при свете фар моего автомобиля.
Затормозив изо всей силы, я съехал на обочину. Погасив фары, достал пятибатарейный охотничий фонарь. Под узким пучком света глаз засверкал по-новому. Но все же я никак не мог подобрать в памяти ни одного глаза, с которым его можно было сравнить. Усевшись рядом, я продолжал следить и размышлять, но вскоре обнаружил, что глаз движется. Как бы медленно он ни передвигался, я мог на расстоянии пятидесяти ярдов безошибочно определить, что он настойчиво пересекает мост. Но пересекает не в обычном смысле этого слова, как намеревался сделать я, то есть из конца в конец, а поперек — от одних перил к другим. Такое пересечение моста показалось мне странным, ибо опоры, под которыми в темноте ревела взбесившаяся от ливня река, были высокими.
Как бы ни было нелепо поведение непонятного существа, более всего меня огорчала собственная неспособность определить, кому этот глаз принадлежит. Сверкание глаз диких животных всегда меня привлекало, и умение их определять было одним из моих достижений.
Конечно, вы вправе считать это достижение небольшим, но ведь я никогда и не утверждал, что оно поднимает мой профессиональный или культурный уровень. И вместе с тем мне бывает очень не по себе, если я не могу узнать хозяина светящегося глаза или в крайнем случае определить его таксономическую категорию.
Итак, загадочный глаз на мосту бросал мне вызов, и я сидел, мучительно и бесплодно размышляя о том, что он не подходит ни под какую область моих знаний или воображения. Трудность усложнялась расстоянием, которое было слишком велико, чтобы судить, насколько светящаяся точка поднята над уровнем настила моста. Нельзя было понять, какова высота туловища животного — дюйм или ярд; но, даже узнав это, нельзя было найти ответ, так как для него не было обоснований. Существо, которому принадлежал глаз, было лишено отличительных признаков и находилось вне своей обычной среды.
В негодовании я прекратил размышления и, тщательно
