Чарлз Робертс - Последняя охота Серой Рыси

Но вот снова полился сверху свет… серебристый свет северного сияния. Он возник так же внезапно и таинственно, как исчез.

Прямо у самой отдушины, склонившись над телом убитого тюленя, с поднятой кверху лапой и окровавленной открытой пастью стоял медведь и злобно смотрел на человека.

Не медля ни минуты, человек бросил копье. Оно полетело верно. Но медведь поднял лапу, чтобы отразить удар. Он опоздал и только слегка отклонил его. Копье попало, но не туда, куда должно было. Оно вонзилось глубоко, но не убило медведя. С бешеным ревом вытащил его медведь и направился к человеку.

Противники находились на расстоянии двадцати шагов друг от друга. Свет колеблющихся лучей — зеленых, красных и золотых — озарял их. Человек смело смотрел в упор на медведя. Мигом стащил он с рук большие меховые рукавицы, привязанные ремешками к его рукавам. Приложив тяжелое ружье к плечу, он спокойно и хладнокровно прицелился. Раздался оглушительный выстрел, точно из маленькой пушки. Густое облако дыма поднялось на воздух перед самым отверстием дула.

Покрытая шерстью громада поднялась на дыбы и с широко открытой пастью бросилась вперед. Человек отскочил в сторону, но недостаточно далеко. Громадная лапа протянулась к нему и сбила его с ног. На него навалился медведь. Но затем медведь опрокинулся на спину и неподвижно растянулся на льду.

Человек вскочил на ноги и отряхнулся. Смуглое лицо его сияло торжеством, когда он надевал рукавицы. Он улыбнулся во весь рот, похлопал одобрительно старое ружье Гудсон-бейской компании, повернулся и послал громкий задорный крик туда, где находилось его селение.

В ту ночь, когда он родился в дымном вигваме, неподалеку от Майчикамоу, раздался вдруг странный и протяжный вой ветра среди гранитных скал, нависших над рекой. Молодая женщина, лежавшая на куче оленьих шкур, открыла глаза и безумным, тусклым взглядом оглянулась кругом. С минуту прислушивалась она, а затем положила руку на ребенка, лежавшего у ее груди.

— Ему надо дать имя, — прошептала она. — Пусть все зовут его Ночным Ветром.

Ухаживавшая за ней старуха, мать ее мужа, покачала головой.

— Тише, дочь моя! — сказала она, стараясь успокоить ее. — Это не ветер. Это воет старый белый волк. Назовем ребенка Белым Волком. Быть может, старый белый бродяга полюбит твоего сына и принесет ему счастье.

— Нет, пусть его зовут Ночной Ветер! — пронзительно вскрикнула молодая мать.

Она повернула голову к стене вигвама, и с губ ее сорвался тяжелый вздох. С этим вздохом вылетел дух ее и понесся над черными соснами и пустынными горами, отыскивая счастливые охотничьи луга своих отцов.

Старуха поспешно схватила ребенка, опасаясь, чтобы дух матери не унес его с собой.

— Да, — крикнула она, заворачивая ребенка в одеяло и с тревогой оглядываясь через плечо, — пусть его зовут Ночной Ветер!

Отец впоследствии всегда говорил, что нельзя противоречить матери ребенка в предсмертный час. Но старуха по-прежнему утверждала, что в ту ночь выл не ветер, а белый волк, и дрожала от страха при мысли, что белый волк возненавидит ребенка.

Годы проходили за годами, а между тем опасения старухи не оправдывались. Мальчик рос без всяких приключений среди вигвамов на берегу Майчикамоу. Когда он настолько вырос, что мог ходить на охоту и научился отыскивать следы в темных сосновых лесах, всюду разнесся слух, что он находится под особенным покровительством волчьей стаи. Рассказывали — сам он не подтверждал этого, но и не отрицал, — будто видели, как старый белый волк, вой которого походил на вой ветра в расселинах гор, постоянно следовал за мальчиком, держась от него на некотором расстоянии и как бы охраняя его. Мальчик не боялся ходить один в лес, а, напротив, шел туда с таким видом, как будто был уверен, что находится под охраною невидимых сил. А когда ночью раздавался среди гранитных скал не то свист ветра, не то протяжный вой волка, мальчик становился беспокойным и рвался из вигвама. Отец всеми силами подавлял в сыне эти наклонности до тех пор, пока мальчик не сделался настолько большим и умным, что мог сам собственной волей своей подавлять их. Но племя его ничего не находило странного и ужасного в том, что мальчик стремился к таинственному, ибо он происходил из рода Несквеппи — рода «колдунов».

Ночной Ветер рос и становился юношей. Белый волк все реже и реже принимал участие в его делах. И постепенно о нем забывали. Но во все серьезные минуты жизни мальчика он снова появлялся, напоминая о своем присутствии воем, похожим на вой ветра, или скользя беловатой тенью по его следам. Одни говорили, что это все один и тот же волшебный зверь, вечно юный и здоровый. Другие, напротив, утверждали, что страшный хранитель юноши передал своему потомку свои обязанности. Нет никакой надобности решать, кто был прав. Но когда Ночному Ветру исполнилось восемнадцать лет и его подвергли обычному испытанию, большой белый волк неожиданно явился к нему на помощь. Сидя один на вершине горы, юноша, ослабевший от долгого поста, видел призраки небывалых зверей и страшных птиц. Но в последнюю минуту всегда появлялся образ белого волка и разгонял призраки.

В тот год зима была суровая. В рыбачьей деревушке, расположенной у самого устья Наташкуэна, где находился в то время Ночной Ветер, пронесся вдруг слух, что индейцы, живущие в глубине страны, умирают от голода. Прошло уже шесть месяцев с тех пор, как Ночной Ветер ушел из дому, нанявшись проводником в экспедицию, которая исследовала минералы. Душа его томилась желанием скорее вернуться в маленькую деревушку на берегу Майчикамоу. Он только и думал, что о своем просторном вигваме из березовой коры с двумя жердями под крышей. Думал с тоской и тревогой о своей красивой и доброй молодой жене и о своем медно-красном пятилетием сыне, черные глаза которого искрились, как зыбь морская под лучами солнца; он вспоминал, как сын выбегал ему навстречу и с криком радости обнимал его колени.

Сильно опечалился Ночной Ветер, услыша о голоде. Неужели правда, что там, среди глубоких снегов, в его далеком вигваме царит голод, тогда как ему тепло и так сытно под крышей бледнолицых? И он решился уйти от выгодного места, отказавшись без всяких объяснений. Он надел лыжи, нагрузил тобогган[2] пемиканом[3] и мукой и направился в глубь страны. Жители деревни, которые томились зимним бездельем, вышли для развлечения покурить трубки у дверей своих хижин, с удивлением смотрели ему вслед и качали головой.

— Где ему добраться до Майчикамоу с таким тяжелым грузом! — сказал один из них.