И тем не менее мне не суждено было их больше увидеть. Три месяца спустя оба шимпанзе внезапно погибли от инфекционного желудочного заболевания типа дизентерии. Муши же увезли в Копенгаген, где она прожила еще несколько лет под опекой заботливого директора зоопарка доктора Ревентлоффа.
Глава восьмая
Верны ли неразлучники?
Во всем виновата, собственно говоря, старая клетка. В один прекрасный день я наткнулся на нее, когда искал что-то на чердаке. Она была все такой же красивой и прочной, покрытой красным лаком, как много лет назад, когда я, будучи еще студентом, собственноручно ее изготовил. Кто только с тех пор в ней не перебывал! Целая семейка канареек, которая потом, во время переезда, разлетелась по всему мебельному фургону, и толстый грузчик, изрыгая проклятия, был вынужден в темноте елозить по всем столам и шкафам, чтобы их снова изловить! Через год в клетке осталась лишь одна нахальная самочка-канарейка, к которой подселили пятерых волнистых попугайчиков. Я все удивлялся, почему у них у всех такие короткие обтрепанные хвосты, пока не выяснил, что эта негодяйка, оказывается, вцепляется им клювом в длинные хвостовые перья и заставляет возить себя по всей клетке! А потом в ней жила еще белочка, которую я за пятьдесят пфеннигов освободил от ее мучителей — трех уличных мальчишек.
Так что именно красная лакированная клетка была виновата в том, что, обнаружив ее, я несколько дней спустя купил пару неразлучников. Их научным названием ученые попали прямо в точку: Agapornidae (от слова agapein — любить и ornis — птица, значит «Птицы любви»; а французы дали им имя inseparables — неразлучники. Но в то время как волнистыми попугайчиками на сегодняшний день уже никого не удивишь — они есть почти у каждого, неразлучники, эти толстенькие коротышки с их ярко-красными клювами, иссиня-черными, а иногда зелеными головками, с белыми ободками вокруг глаз, сверкающей желтой грудкой, продолжают вызывать у людей неизменное удивление. А поскольку для таких редких красавцев старая клетка оказалась явно мала, я притащил домой еще другую, огромную клетку, в которой можно было свободно летать, да притом еще с «ванной», гнездовым ящиком, множеством перекладин и тремя фунтами чистейшего белого песка.
Жоринда и Жорингель в зоомагазине, где я их приобрел, таких удобств явно не имели. Поэтому, завидя гнездовой ящик, они мгновенно его обследовали со всех сторон, потом — шмыг туда, и прощайте! С тех пор они меня уже больше не посвящали в подробности своей семейной жизни, хотя я поставил клетку рядом с письменным столом, чтобы иметь возможность лучше за ними наблюдать. Но меня ведь целыми днями не было дома, а когда я вечерами или ночами сидел и писал за письменным столом, то все, что мне удавалось увидеть, был обведенный белым ободком глазик, который сквозь леток наблюдал за мной весьма недовольно и подозрительно… Стоило же мне выйти из комнаты, как оттуда уже слышалась их возня и громкое щебетанье. Чаще всего они при этом ссорились. Сквозь замочную скважину мне удавалось подглядеть, как они купались, обедали, нежно «целовались» клювами, как Жорингель падал перед Жориндой «ниц», то есть бросался грудкой на песок и трепетал крылышками, а она благосклонно внимала его мольбам. Но стоило мне взяться за дверную ручку, как оба — швыр-р! — кидались сломя голову в свой гнездовой ящик, чуть не опрокидывая его, и там затаивались. И только обведенный белым глаз сердито преследовал каждое мое движение…
Однако когда моя жена ложилась у меня в кабинете на диван, чтобы вздремнуть часок после обеда, они вели себя уже отнюдь не так застенчиво: выскакивали в клетку, прыгали, галдели и устраивали такой спектакль, что она вскоре просыпалась от этого шума. Но не успевала она протереть глаза, как они уже исчезали, и только стража бдительно следила в «глазок». Прямо черт знает что за досада! Я ведь собирался фотографировать этих нарядных франтов! Но, честное слово, легче подкрасться в лесу к пугливой серне и поймать ее в кадр, чем снять этих продувных бестий, проживающих всего лишь в полуметре от моего письменного стола! Стоило мне только поставить камеру на треножнике наизготове перед клеткой, как настороженный глаз впивался в объектив, и можно было ждать часами — птицы не появлялись из своего убежища. Если же я, потеряв всякое терпение, открывал крышку гнездового ящика и вытаскивал оттуда этих упрямцев, они в молчаливом отчаянии забивались в какой-нибудь угол клетки и со съемкой опять ничего не получалось. В конце концов мне пришлось снимать их буквально «скрытой камерой», задрапировав ее ковром и нажимая на спуск дистанционного управления из соседней комнаты. Вот до чего дошло! Прямо как настоящая охота с фоторужьем на крупных хищников в самых диких джунглях!
Правда, прошло какое-то время, и Жоринда с Жорингелем сделались постепенно доверчивей. А добился я этого совсем несложным способом: я просто-напросто поставил их клетку в столовую, куда целый день кто-то постоянно заходил. И тут им их игра в прятки быстро надоела. Вскоре уже все было наоборот: когда они своим громким щебетанием мешали нам говорить по телефону, их буквально невозможно было загнать в ящик. Они тут же, сердито ругаясь, появлялись из него снова.
Теперь, между прочим, у них было и дел по горло. Каждый день им приносили пучок тонких ивовых веточек, которые к вечеру бесследно исчезали. Они вдвоем хватали их клювами, тянули и затаскивали в ящик, потом выносили снова наружу и работали так неистово дотемна, пока, наконец, все не лежало аккуратно в гнездовом ящике, расщепленное на мельчайшие кусочки. Просто не верилось, что в таком небольшом ящичке может исчезнуть ну буквально воз ивовых веток!
В один прекрасный день в нем появилось маленькое белое яичко, а потом и второе. Теперь оставалось подождать три недели и… Но я прождал еще лишнюю неделю, затем посмотрел яички на свет — они все оказались болтунами! Когда потом в течение нескольких месяцев и все последующие кладки оказались неоплодотворенными, я рассердился, упаковал неплодовитую парочку в две картонные коробочки и снес назад в магазин, к торговцу птицами. Он подул Жоринде на брюшко, заявил, что она прямо создана для производства потомства, а Жорингеля обменял на другого самца — Жорунгеля.
Я легко согласился на такой обмен, а Жоринда — нет. Что за ругань и свара поднялись в клетке, как только их туда выпустили! Шесть недель Жоринда не желала знать своего нового партнера и хранила верность Жорингелю. Каждый раз, когда Жорунгель приближался к летку, ведущему в их «спальню», оттуда стремглав высовывалась злющая и кусачая фурия…
