вы не найдете ни единого упоминания в книгах по ботанике.
Чтобы сделать правильный вывод о причинах такой схожести воздуха, надо сравнить плоды, стволы, листву отдельных деревьев. Однако пока что это кажется очень странным. Пожалуй, не менее странным, чем определение названия дерева по лазающему на нем Весельчаку Питу.
Размышляя на эту тему, я взглянул кверху и вдруг увидел на ветвях темную, неподвижную массу. По опыту я знаю, что темные, неподвижные пятна на ветвях индийских фиговых деревьев почти всегда оказываются Весельчаками Питами.
Пренебрегая любопытными взглядами посетителей, я влез на скамейку и, защитив обеими руками глаза от света, стал всматриваться в темную массу. Она шевелилась! Какой-то ее выступ ритмично двигался, нанося медленные и малозаметные удары по самой массе. Вопреки здравому смыслу можно было предположить, что ленивец почесывается.
Можете ли вы представить мое волнение: два расположенных рядом дерева в центре города и живущие на них ленивцы! Я пристально всматривался в кружевную крону, но нигде не обнаружил второго темного пятна. Видимо, здесь обитало только одно животное.
Глубоко взволнованный, я обратился к сидевшей на соседней скамейке парочке и, показав на ленивца, спросил, откуда он здесь появился.
— Это Весельчак Пит! — сказала девушка, которая была метиской.
— Это ленивец! — сказал юноша, который был креолом.
— Знаю… Но как он очутился на этих деревьях?
— Он живет здесь, — ответил юноша.
Однако девушка явно отвергала версию о том, что Божественное провидение доставляет сюда ленивцев, и принялась объяснять своему спутнику и мне, откуда появились ленивцы. Оказывается, здесь работает сторожем старик креол из Пуэрто-Лимона. Время от времени он приносит сюда ленивцев. Животные не причиняют вреда, а старик любит их потому, что сам из Пуэрто-Лимона и ленивцы напоминают ему о родине.
— Вот он! — сказала девушка.
Быстро оглядев парк, она показала на несколько сутулую, курьезную на вид фигуру человека с метлой, неторопливо сметавшего в кучу листья.
— Aquel viejito [84], вот тот старик! — сказала она.
Я подошел к сторожу и попросил его рассказать о здешних ленивцах.
— Бокас-дель-Торо не такой хороший город, как Пуэрто-Лимон, — начал он свой рассказ, — но ленивцы на деревьях здешнего парка делают его немного похожим на парк Варгаса. Последнего ленивца я изловил на дереве цекропии вблизи кладбища и принес в парк недели три тому назад. Как и его предшественники, он отлично здесь прижился и вскоре родил детеныша.
Раньше мне никогда не удавалось внимательно рассмотреть ленивца-детеныша, который обычно сидит на брюхе висящей спиной книзу самки.
Я вернулся к дереву, и старик последовал за мной. Я снова взобрался на скамью и стал внимательно разглядывать почесывавшегося ленивца. Он висел невысоко, но освещенный ослепительным солнцем филигранный узор листвы не позволял разглядеть, сидит ли кто-нибудь на его брюхе. Я спросил у сторожа, разрешается ли лазать по деревьям. Он ответил, что это нарушение правил, но ведь они писаны для детей, а так как я — гринго, и притом достаточно старый, то никто мне ничего не скажет.
Переплетения воздушных корней дерева образовывали нечто похожее на лестницу, и я, ухватившись за ствол руками и оперевшись ногами, вскарабкался на большой боковой сук и по нему добрался до места, где висел ленивец. Я увидел морду и шерсть и смог даже рассмотреть каждый отдельный ее волос, но нигде не обнаружил детеныша. Тогда я спрыгнул на землю и очутился среди толпы, собравшейся поглазеть… но не на ленивца, а на меня.
— Там нет детеныша! — сказал я.
Старик пытливо посмотрел на лица стоящих вокруг людей, и его взгляд остановился на группе темнокожих мальчуганов и девочек — школьников-третьеклассников с книжками в руках.
— Куда девался маленький ленивец? — спросил он.
Ребята начали шумно отрицать причастность к его исчезновению. Старик прикрикнул на них и резким жестом заставил замолчать. Вперив взор в самую уязвимую точку стоявшего перед ним фронта — маленькую опрятную девочку с множеством бантиков в волосах, он неумолимо повторил:
— Куда девался маленький ленивец?
Когда же мой пристальный взгляд пришел старику на помощь, девочка не выдержала напряжения и стрельнула глазками в сторону стоявшего с краю мальчугана.
— Он стащил его вниз… — сказала она. — И побил камнями.
Обвиняемый визгливо запротестовал и от волнения даже заплясал, указывая пальцем на остальных.
— Они тоже бросали камни… — сказал он. — Все кидали камни…
Ребята заорали хором так исступленно, что у меня заболели уши. Старик стоял и молча смотрел на детей, потом повернулся и ушел… Я тоже отошел в сторону. Все время, пока я находился в парке, я видел, как старик, подметая дорожки, покачивал головой, и до меня доносилось его несвязное бормотание: он сравнивал ребят в Бокас-дель-Торо с теми детьми, которые были в Пуэрто-Лимоне сорок лет назад.
Следующую ночь я провел спокойнее, чем первую. Оркестр в «Мирамаре» не играл, плантаторы расстались, а я чувствовал себя слишком усталым, чтобы прислушиваться к тихим звукам пикколо.
На следующий день пошел дождь, и я, поужинав у Мэрфи жареной рыбой, отправился к кладбищу, чтобы послушать пение лягушек на выгонах и в залитых водой канавах. Я услышал кваканье нескольких видов лягушек и даже поймал парочку, но здешний лягушачий концерт нельзя даже сравнивать с тем, что происходит влажным летним вечером во Флориде. Там только в одном пруду вы можете услышать смешанные хоры десятков видов лягушек.
Мне удалось поймать маленького удава, и я ухитрился свалиться в наполненную водой канаву, пытаясь схватить черепаху, испугавшуюся света моего карманного фонаря. После всех злоключений я вернулся в гостиницу, написал несколько заметок, забрался в постель и проспал до утра.
Наутро ожидался самолет, прилетающий сюда два раза в неделю. Здешний агент авиалинии сказал, что я без всяких затруднений получу место. Аэродром находился в трех-четырех сотнях ярдов от «Мирамара». Это была длинная, расчищенная от кустарника полоса, возле которой стояло деревянное строение, где помещались багажные весы и радиостанция.
Дребезжащий фургон отвез мой багаж. Он мог прихватить с собой и меня, но я знал, что заблаговременно услышу звук самолета и успею дойти пешком. Я вернулся в джук, чтобы посмотреть, какие новые черепахи появились в загоне.
Было уже половина десятого, именно тот час, когда по расписанию самолет должен улететь. И хотя он еще не прибыл, я распрощался с буфетчиком и, неторопливо ловя по дороге ящериц, пошел на аэродром. Когда я подошел к маленькому зданию конторы аэродрома, агент, который стал взвешивать мой багаж, заявил, что в Чангиноле у самолета разладился мотор, но все же он скоро прилетит. Вдруг радист закричал:
— Ya viene! [85] Он сейчас
