когтистых лапах карабкался на крутые склоны без особого труда, Витьке приходилось туго. Несколько раз он сползал назад в распадок, а потом бегом догонял медведя. В конце концов стало ясно — Рем шел в кальдеру вулкана Узон. Где-то там, в подогретых вулканом скалах, была у него берлога.
Возле глубокого распадка Витька остановился и простоял до тех пор, пока Рем пересек распадок, выбрался на другую сторону и скрылся за гребнем.
Витька остался один. На всю зиму ушел знакомый медведь, и еще неизвестно, удастся ли встретиться с ним на будущий год.
Рядом, на дряхлом стволе сломанной березы, среди полуистлевших неровностей коры было насыпано множество скорлупок кедровых орешков. Это белка таскала когда-то из кедрового стланика шишки и на этом дереве шелушила их.
Белые куропатки, незаметные на снегу, полетели вниз, туда, где еще не было снега. Белые точки долго мелькали на фоне побуревшей, пожухлой травы…
Уже в сумерках вернулся Витька в избушку. А утром пришлось торопливо собирать свое походное имущество и уходить в поселок: повалил непроглядный, густой снег.
Витька торопился. На Камчатке за сутки может насыпать столько снега, что без лыж по нему уже не пробраться. Бывает, за ночь выпадает до полуметра. И в эту ночь навалило уже почти по колено. «Вот почему Рем отправился в берлогу, — думал Витька, — знал, что нагрянет такой снегопад. Не то что синоптики. Сообщили: в эту неделю „без значительных осадков“. Недаром говорят, что празднуют день синоптика первого апреля».
Измученный, с мокрыми ногами, Витька все же благополучно добрался до поселка и тут узнал новость — Гераську заломал медведь!..
Витька побежал в больницу.
Гераська лежал на железной койке под одеялом. Руки в белых бинтах резко выделялись поверх темного одеяла. Бинты были и на голове. Но глаза смотрели живо, и Витька решил: Гераська поправится.
Оказывается, он долго не мог отыскать раненого медведя. Солнце растопило иней, и Гераська уже не по следам, а по капелькам крови искал, куда ушел зверь. Тропа расходилась как бы на три ручейка, и, по которому прошел медведь, было непонятно. Гераська наклонился к земле — нет ли хотя бы царапин медвежьих когтей. И в это время из-под высокого рябинового куста поднялся на задних лапах медведь.
Гераська выпрямился и выстрелил ему в голову.
Но стрелял сквозь ветки куста, и, наверное, пуля не попала в цель. Пока досылал второй патрон, медведь приблизился почти вплотную.
— Почему я не отскочил в сторону, и сам не знаю, — рассказывал Гераська. — Не привык перед ними отступать. Березка-то рядом была… А я стою на месте, лоб сырой стал. Зверь вот уж прямо передо мной. Я поднял ружье и выстрелил ему куда-то в грудь. А он как хватит зубами за ствол и отбросил ружье в сторону. А мне лапой в грудь. Упал я и чувствую: он за ногу зубами схватил. Сапог прокусил и до кости достал… Потом за бок зубами. Хорошо, я в телогрейке был… Навалился на меня. Ну, думаю, конец, сейчас задерет. Он за голову зубами схватился. А я ему руки в пасть сую — между зубами. Пусть лучше руки покусает. Ведь сколько я в него раз стрелял! Что он, бронированный, что ли?.. А он меня за плечо схватил. Только укусить как следует не может — челюсть ему пулей повредило. Боремся мы с ним на земле. Я вижу, к ружью подвигаемся. Хочу ружье схватить, а он прижимает мои руки лапами, не дает. Нож у меня на поясе, а не достанешь: лежит на мне такая туша… Одну ногу он мне прогрыз и в коленке стронул, а вторая здоровая. Дай-ка, думаю, ударю его в брюхо. И ткнул его! Он как вскочит — и бежать. А я за ружьем. Вскочил да в горячах за ним. Но чувствую — нога болит. Посмотрел, а кровь уже через голенище течет. Вернулся, гляжу: кровищи! Тут бинокль мой лежит и часы. Поднял часы, послушал — идут. Забрал бинокль и быстрее на дорогу. До нее километра три. Тундра там неподалеку, может, думаю, кто ягоду собирать пришел…
Надо было ручей перейти неширокий. Со здоровыми ногами перепрыгнул бы — и все. А тут уж не могу — горит нога. По берегам тальник рос густой. По нему кое-как на тот берег перекатился. После воды вроде бы полегчало… Иду, а сил уже нету. Отдохнуть бы, прилечь. А понимаю: лягу — тогда не встать. На тропу вышел, тундра недалеко. Смотрю — на тундре мальчишка знакомый ягоды рвет. Увидел меня да как бросится бежать — он меня знал, да крови на мне испугался. Потом остановился. Я крикнул: «Беги быстрее, скажи, чтобы пришли за мной».
А сам все иду. Только когда народ увидел, упал, а встать, подняться уже не могу. В восемь утра я с медведем встретился, а в восемь вечера меня в Туманово принесли.
Осмотрела меня врачиха и говорит: «Если до утра доживет, самолет вызывать буду». Она думала, я без сознания, а я говорю ей: «Ты меня раньше времени не хорони. Делай, что можешь, а там видно будет».
Крови я очень много потерял. Удивилась она, что я в сознании, усыпила и давай на голове лоскуты сшивать. Потом ногу зашивать начала. Тут я и проснулся.
Теперь вот ничего, поправляюсь. Врачиха говорит, следы на голове останутся. И руки покорежены. Но ничего, пальцы все гнутся. Легко отделался еще. Не пойму только, почему он когти в ход не пустил. Ведь запросто мог такими лапищами меня разорвать.
Первые дни под сердцем сильно болело, где он лапой ударил. На ружье, на нижней трубке, так вмятины и остались от зубов. Это когда он у меня ружье выхватил.
— А медведя далеко от того места нашли? — спросил Витька.
— Да нет. Мужики говорят, там же он неподалеку и лежал. Увезли в какой-то музей. Надо бы тебе его измерить. Крупный… А я сантиметром, который ты мне дал, палец тогда замотал — кровь уж очень сильно текла.
— Почему он у тебя ружье из рук вырвал? Я слышал, медведи часто так делают — прежде всего ружье выбивают, а потом уж на охотника набрасываются.
— Чего же тут непонятного? — удивился Гераська. — Собака и та понимает, что ей грозит, если ружье на нее наставишь. Она только не может из рук его выбить. А медведь может. И первым делом вырвет, если успеет.
Витька шел домой, а перед глазами так и стоял весь перебинтованный Гераська. Витька понимал — это
