в буйной растительности джунглей.
Таков был лес, через который я проезжал в условиях относительного комфорта. Вернее, одна сторона его «натуры», а сейчас в нем было что-то привлекательное, даже дружелюбное. В мягком свете заходящего солнца над верхушками деревьев кружилась пара птиц-носорогов. Мелькали бхимараджи — дронго, то круто взмывая вверх, то ныряя вниз за летающими насекомыми. Изредка сквозь подлесок осторожно пробирался олень мунтжак, равнодушный к привычному шуму поезда.
Крупные кроваво-красные цветы бомбакса малабарского (хлопчатого дерева) давно уже отцвели, и теперь у него лопались листовые почки. Зато эритрина стояла во всем великолепии своего пурпурного одеяния, а «королева цветов» — лагерстремия окрашивала целые участки леса в нежные лилово-розовые тона. Сквозь прорези бутонов проблескивали ярко-желтые лепестки дикого золотого дождя, буйно цвели и другие, более мелкие цветы незнакомых мне деревьев и прочих растений, состязаясь друг с другом за место под солнцем.
Время от времени поезд замедлял ход, лес расступался, и лязг тормозов возвещал о приближающейся остановке. На крошечных станциях не было ни платформ, ни служебных помещений, только бамбуковый навес, несколько домишек из того же бамбука да небольшой склад из рифленого железа для хранения такого экспортируемого груза, как ящики с чаем, и товаров, прибывающих в адрес окрестных плантаций.
Простояв несколько минут, поезд вздрагивал и двигался дальше, и лес опять обступал нас со всех сторон. Солнце заходило, тень от поезда удлинялась, лес казался еще темнее и гуще. Наступала пора выхода ночных обитателей джунглей на их промысел. С сожалением бросил я последний долгий взгляд на лес, поглощаемый мраком. Радость поездки домой омрачалась мыслью, что я теряю редкую возможность сразу приступить к исследованиям в области естествознания.
Шесть месяцев на родине промелькнули незаметно, и вот я опять ехал в том же поезде, возвращаясь на работу. Глядя на знакомые, переплетенные ползучими растениями джунгли, на необычное чередование ярких красок осени с бледной молодой зеленью распускающихся почек — предвестниц наступления холодной погоды, я понял, что правильно поступил, вернувшись сюда, что хочу жить и трудиться именно здесь, в этой стране.
Я снова стал работать на чайной плантации и чем дальше, тем сильнее чувствовал, что жизнь на природе как нельзя лучше подходит уроженцу северной Англии, привыкшему к деревенской жизни. Прослужив во время Второй мировой войны четыре года в индийской армии, я поступил управляющим на одну из чайных плантаций в Ассаме.
Свободного времени было мало, и мне редко удавалось совершать вылазки в джунгли и заниматься любимым делом. Но все же, работая на опушках больших лесов и близ пастбищ, я сумел достаточно хорошо познакомиться с сельской жизнью Индии, а также узнать обитателей ее лесов. Не раз я приносил из джунглей детенышей тигров, леопардов, медведей, диких кошек, виверр, панголинов (ящеров) и других животных, а также птенцов различных птиц и, вырастив, отпускал затем на волю.
Спустя некоторое время, когда лошадей заменил автотранспорт, а служащим плантации стали предоставлять дополнительные, «местные» отпуска, которые полагалось проводить в Индии, я получил возможность совершать более длительные поездки для изучения отдаленных районов страны. Во время моих странствований я воочию убедился в богатстве и разнообразии диких животных Индии. Теперь я мог проследить их распространение, начиная от самого влажного в мире района на крайнем северо-востоке до самого сухого — на северо-западе; от самых высокогорных районов в Гималаях до самых низких, лежащих на уровне моря.
Я взялся за перо, рассчитывая пробудить интерес к вопросу, который близок каждому человеку, живущему в Индии, а именно к сохранению еще оставшихся здесь диких животных. Хотя книга и охватывает весь субконтинент в целом, исчерпывающей ее назвать нельзя. Это лишь попытка дать представление о важнейших заповедниках Индии, о наиболее интересных видах зверей и птиц, а именно о тех из них, которым грозит вымирание.
Я не мог обойти молчанием и людей, отдающих свои силы благородной, хотя зачастую и тщетной, задаче спасения от непоправимого уничтожения прекрасного наследия Индии — ее животного мира.
Глава первая
Бандипурский «бизон»
Весной 1950 года я впервые отправился в Южную Индию с намерением повидаться там с рядом лиц, интересующихся охотой и заповедниками, побеседовать с ними и самому познакомиться с некоторыми местными заповедниками; оттуда я собирался добраться до Коломбо, сесть на пароход и ехать на родину.
По дороге я заехал к полковнику Бартону, с которым мы несколько раз обменивались письмами по вопросам охраны диких животных. В прошлом известный охотник, ныне восьмидесятилетний старик, полковник, несмотря на свой небольшой рост и далеко не могучее телосложение, держался прямо и выглядел еще довольно внушительно. Выйдя в отставку, он большую часть времени проводил в Индии и был страстным поборником дела охраны диких животных.
Жизнь, полная приключений, не прошла для него даром: одна нога была короче другой, нижнее веко одного глаза отвисло и под ним виднелся шрам. Я спросил его, где он получил эти увечья. Полковник усмехнулся: «Как-то давно, выслеживая раненого медведя, я заполз в его берлогу. Вот тут-то он и захватил мою голову в пасть». Он замолчал, задумавшись, вероятно, о безрассудствах молодости, о делах давно минувших дней.
— Неужели у вас не было при себе винтовки? — спросил я.
— Разумеется, была, и я уже приставил ее к груди зверя, но вовремя одумался. Нажми я курок, челюсти медведя тут же сомкнулись бы. — Он опять замолк.
— А что же случилось потом?
— Я так и не выстрелил, а просто громко крикнул, и медведь выпустил меня. Недолго думая, я быстро ретировался в безопасное место, — закончил полковник, и мы перешли к разговору на тему об охране диких животных.
В течение многих лет Бартон писал по этому вопросу статьи и письма, стараясь пробить брешь в равнодушии чиновников-бюрократов. Не так давно он написал даже целую брошюру и издал ее за свой счет. Обилие книг, рукописей и бумаг в его комнате свидетельствовало о напряженной борьбе за выполнение поставленной им перед собой трудной, но достойной задачи. На стенах не было видно ни охотничьих трофеев, ни фотографий убитых животных. Не исключено, что столь страстная защита диких животных объяснялась запоздалым раскаянием — ведь в молодости Бартон был заядлым охотником. Но так или иначе его искренность, неутомимая энергия и горячие проповеди в защиту диких животных получили заслуженное признание у всех лиц, заинтересованных в этом деле.
На прощание Бартон сказал мне: «Вы гораздо моложе, чем я думал. У вас впереди еще много лет жизни. Не бросайте же доброго дела
