О, этот жук, этот Большой Водолюб! Недаром он слывет большим водолюбом!
Бразильская Лягушка лает почти как собака и кусается почти как собака, а на голове у нее рога — это уже от коровы, которой она тоже пытается подражать.
Потому что у Бразильской Лягушки два идеала и к каждому из них она стремится приблизиться…
Но если ты собака, то откуда у тебя рога, а если ты корова, то зачем ты лаешь и кусаешься?
Трудно совместить два идеала: чем больше приближаешься к одному, тем дальше удаляешься от другого. Не признают в Лягушке собаку, не признают в Лягушке корову, да и лягушку в Лягушке тоже не признают.
Раньше думали, что Лоцман служит Акуле, но на самом деле Акула служит Лоцману. Как троллейбус или трамвай.
Лоцман маленький, своими силами быстро не поплывет, вот он и пристраивается к Акуле, держится в слое воды, которая движется вместе с ней.
Акула думает, что он у нее на службе, что он выискивает для нее добычу, а на самом деле все наоборот…
Так бывает, что маленькие используют больших как раз там, где большие будто бы используют маленьких.
Кеклик не любит витать, как другие птицы. Сколько ни витай в облаках, а кормиться вернешься на землю. И пока ты там витаешь, на земле все лучшее скормят другим.
Кеклик не любит оставлять землю, потому что кормится он на земле. Но, как всякой птице, ему нужна высота. А что такое соединение земли с высотой?
Это горы.
Кеклик живет в горах. Кеклику горы заменяют небо. С камешка на камешек, с уступа на уступ…
Это он так кормится: поднимаясь все выше и выше.
Другие кормятся, опускаясь на землю с небес, а Кеклик кормится, поднимаясь все выше и выше. Он никогда не кормится, опускаясь с горы, а всегда — только поднимаясь.
Большое искусство — кормиться, чтобы не опускаться до этого, а, наоборот, подниматься. На это способен лишь тот, кому небо заменяют земные вершины, по которым шагаешь с уступа на уступ, от подножного завтрака возвышая себя до обеда.
Медуза Цианея, величайшая из медуз, никогда не отделяла себя от океана.
— Зачем мне панцирь? — говорила она, когда все увлекались панцирями. — Зачем мне раковина? — говорила она, когда океан заполнили раковины самых разных систем. — Я ведь живу в океане, это мой океан. А чего бояться мне в своем океане?
Медуза Цианея могла бы считаться хозяйкой океана. Во-первых, род ее самый древний, а во-вторых, рост ее — тридцать метров, размеры вполне подходящие. Но медуза Цианея не считает себя хозяйкой океана, потому что не отделяет себя от океана.
— Нас с океаном водой не разольешь! — любит шутить медуза Цианея.
И это правда. Медуза Цианея, как и все представители ее древнего рода, имеет право рассматривать себя как часть океана: ведь она на девяносто восемь процентов состоит из воды. В ней всего два процента примесей, а в остальном она — океан, тем более что ведь и океан не без примесей. Вот и получается, что она — часть океана, совсем небольшая часть, даже если учесть ее метры, но зато часть океана. (Что лучше: быть маленькой частью большого или большой частью маленького? Этот извечный вопрос никогда не возникал перед медузой Цианеей.)
Вот поэтому медуза Цианея никогда не будет хозяйкой океана: разве может быть часть хозяином целого? Нет, у океана другие хозяева — те, которые пытаются себя от него отделить.
И пусть они отделяют себя, пусть заковываются в панцири и прячутся в раковины, им эго необходимо, потому что они чужие в океане. А чего бояться ей, медузе Цианее, которая здесь своя? Настолько своя, что порой даже трудно сказать, где кончается океан и где начинается медуза Цианея.
Входя, не забывайте о выходе. Не следуйте примеру некоторых морских ежей.
Некоторые морские ежи входят в свое жилище, забывая, что им придется из него выходить. И они живут, ни в чем себе не отказывая, тем более, что все это им само плывет в рот.
В такой ситуации, конечно, толстеешь. До того растолстеешь, что потом не пролезешь в дверь. И когда приходит пора выходить, морские ежи начинают сетовать и роптать на судьбу, которая не оставила им выхода. Но разве судьба не оставила им выхода? Судьба дала им выход, когда давала вход. А они, помня о входе, начисто забыли о выходе.
И теперь они мечутся, морские ежи:
— Где выход? Нет выхода!
И жилище их превращается в то, о чем даже грустно сказать. И неудобно сказать, не сняв шляпы.
Молодые кайманы плывут на гиацинтовых островах, на островах из цветов, нигде не пустивших корни. От земли своих предков по течениям рек они расплываются по материку и выходят в открытое море. Крокодилы редко выходят в море — разве что в молодости, на гиацинтовых островах.
Молодые кайманы уплывают на гиацинтовых островах.
Когда плывешь на гиацинтовых островах, то все вокруг цветет и благоухает, и кажется, что плывешь на облаке среди голубых небес, среди глубин, в которых нельзя утонуть, а можно возноситься все выше и выше. И все, что держало тебя и привязывало к берегу, теперь уходит назад вместе со всеми этими берегами, и все печали твои и все заботы твои уплывают назад с этими берегами, а остается только небо в реке и гиацинтовое облако. Остаются острова из цветов, нигде не пустивших корни.
Острова и цветы привыкли знать свое место. И кайманы привыкли знать свое место — на этом или на том берегу. Но среди цветов попадаются чудаки, и среди островов попадаются чудаки, и среди кайманов попадаются чудаки — и тогда на странствующих островах среди странствующих цветов плывут неизвестно куда странствующие кайманы.
Когда облака пускают корни, приходит конец облакам. И приходит конец мечте, когда она пускает корни в действительности… Но плывут и плывут молодые кайманы на гиацинтовых островах, на гиацинтовых облаках по своему отраженному небу.
Где-то ждет их причал, будущий берег, не отраженная, а истинная земля. Чтобы растянуться во всю длину, почувствовать себя прочней и уверенней, чтобы греться на солнышке, провожая взглядом гиацинтовые острова.
Они все дальше, гиацинтовые острова, они уплывают, гиацинтовые острова… Потому что они из цветов, нигде не пустивших корни.
Есть на свете Саргассово море, море без берегов, и тому, кто окружен берегами, кто живет в четырех стенах озера или даже в двух стенах реки, как не мечтать о доме без стен, о просторе без границ, как не мечтать о Саргассовом море?
