бы первой.
Витька был в болотных сапогах и тут же прыгнул в речку. Схватился за нарту и без особого труда оттащил умеривших пыл собак.
Хозяин повел упряжку вдоль речки, туда, где берег был ниже. Букет выскочил там же, где спрыгнул, и неторопливо, с достоинством побежал к поселку…
После этого случая Витька опять долго не видел его.
Ход корюшки кончился. На домах под карнизами крыш белели гирлянды развешанных рыбешек. Эти «сосульки» из корюшки были в поселке первыми вестниками камчатской весны. Снега так сверкали на солнце, что Витька, непривычный к такому свету, ослеп — в глаза будто бросили горсть песка: их саднило, жгло. Трое суток он не мог выйти из дома. Он уже не смеялся, когда старуха соседка выходила кормить кур в больших ультрамодных темных очках — других очков, поскромнее, не было в магазине. Витька и сам потом купил такие же.
За эти дни, пока Витька отсиживался в доме, в поселок пришла настоящая весна. Сугробы осели так, что вытаяли из-под снега все дома. Недавно одни крыши торчали — и вдруг весь поселок оказался поверх сугробов. Старуха, Витькина соседка, подставила шаткую лестницу и пыталась взобраться по ней на столб.
— Вы чего это, бабушка, по столбам лазаете? — удивился Витька.
Старуха воздела руки к небу. Там, почти под самыми проводами, была привязана бельевая веревка, на которой зимой сушилось белье. Пришлось помочь ей перевязать веревку пониже.
Когда Витька вышел на работу, Гераська взял большую двуручную пилу, и они полезли на крышу пилить слежавшийся снег толщиной больше метра: Гераська опасался, как бы снег не проломил крышу. Пила споро входила в заледенелый сугроб.
Сверху было хорошо видно, как вдали, по свободному от снега берегу океана, ползал трактор. Рядом с океанскими волнами он казался игрушечным. Ребятишки ехали на велосипедах по «прибойке» и казались бегущими друг за другом муравьями. А дальше, примерно в километре, бушевала пурга. Ее граница была такой четкой, что вызывала изумление. Среди сияющего нестерпимым светом дня бушевала полоса пурги, будто зажатая в стеклянные берега. Белой змеей протянулась она от гор до океана. Гераська сказал, что «научники» говорят: там проходит ветровая река. Есть, оказывается, и такие реки на Камчатке.
Из этой метельной реки выкатилась маленькая черная точка. Витька вглядывался и все больше убеждался — это бежит собака. Он давно не видел Букета и спросил с надеждой:
— Уж не Букет ли?
— Кто же еще? Всем собакам рыбы у комбината хватает. Он один по тайге мотается. Мяса, что ли, ему надо? Или по лесу скучает?
Узнав, что Витька хочет взять Букета себе, Гераська покачал головой:
— Ни у кого не живет. Никакие цепи не держат… — И он рассказал историю, поразившую Витьку своей жестокостью.
Оказывается, когда-то Букет ходил в упряжке. Хозяин, уезжая с Камчатки, не захотел никому отдать собак. Напился пьяным и всех перестрелял. Думал, и Букета тоже убил… Утром проспался, смотрит — Букет лежит на крыльце, а через весь поселок — красная полоса. Второй раз рука не поднялась. Улетел на материк. А Букет так один и живет в поселке.
Однажды Витька подходил к своему дому и вдруг почувствовал: в ладонь ткнулось что-то холодное, влажное. Он повернулся и увидел Букета. Это он ткнулся своим носом. Витька осторожно погладил собаку и сказал просто так, на всякий случай: «Рядом». К его удивлению и восторгу, Букет пошел рядом. Он знал эту команду и выполнил ее. Может быть, за то, что Витька когда-то оттащил от него разъяренных собак.
В дом Букет вошел осторожно, как вошел бы в него дикий зверь. Витька, будто невзначай, прикрыл дверь. Букет вопросительно посмотрел на него. Витька открыл дверь в комнату. Букет осторожно вошел, встал посредине и, не сходя с места, издали обнюхал каждый предмет. Посмотрел на Витьку, раскрыв пасть и часто дыша, — ему было жарко. Витька выпустил его в сени, снял с гвоздя старую телогрейку и положил в углу. Букет понял — это для него. Потоптался на телогрейке, но ложиться не стал. Подошел к двери, поскреб лапой. Не хотелось выпускать его из дома, но Витька все же открыл дверь. Букет вспрыгнул на сугроб перед домом и, извещая всех о своем новом месте, слегка запрокинул голову и завыл. На его переливчатый и какой-то торжественный вой в разных концах отозвались ездовые упряжки, и воздух над поселком заколебали красивые в стройном, жутковатом хоре собачьи голоса.
Глава шестая
День выдался яркий, теплый. Возле домов на заборах были развешаны одежда и старые медвежьи шкуры. Портняжным сантиметром Витька измерил одну из них, длину шерсти, когтей на задних и передних лапах, записал цвет и пошел к другому забору.
Уже всюду чувствовалась весна: и в ярком свете солнца, которое на глазах съедало снег, и в ярко-коричневых откосах гор, освободившихся от зимней одежды. На огородах разбрасывали золу, чтобы быстрее сошел снег, раньше просохла земля и можно было посадить картошку.
Витька ходил по поселку от шкуры к шкуре: ясно было, что охотники добывали здесь медведей не таких больших, килограммов до двухсот. И почти все медведи светло-бурого цвета.
Подошел Гераська и рассказал, что на днях медведь разнюхал в трясине корову, которая утонула еще осенью, вытащил ее и сожрал.
«Рядом был медведь, а я ничего не знал, — ругал себя Витька. — Давно бы надо в тайгу… Все думал: спят».
В тот же воскресный день он ушел за поселок и на тундрочке, как называют в этих местах любую полянку, нашел на мокром снегу свежие отпечатки медвежьих лап. Перед ним были следы настоящего медведя. Витька присел на корточки и осторожно потрогал отпечатки острых, длинных когтей.
Говорят, следы медведя похожи на следы человека. Теперь Витька увидел сам — сходство совсем небольшое: только в том, что идет зверь вразвалку и ширина шага у него примерно такая же, как у человека. Может, в рыхлом снегу следы и можно спутать, но на плотном, сыром, где каждый коготь пропечатывается, след медведя никак не спутаешь с человеческим. Отпечатки передних лап и вовсе не похожи, потому что в ширину больше, чем в длину, и напоминают отпечатки громадных фасолин, положенных поперек хода зверя. Впереди «фасолин» ямки коротких пальцев и борозды длинных когтей.
Витька еще раз осмотрелся по сторонам, не видно ли медведя, и пошел по следам. Наконец-то ему довелось «почитать», что делал в тайге косолапый. Это была уже не книжка, из которой он что-то узнавал о медведях, это были следы живого зверя,
