места и сообщил мне, как туда лучше добраться.
Итак, в январе 1960 года я сел в Калькутте на мадрасский почтовый поезд и отправился в Тадепаллегудем, откуда до селений Ареду и Коламуру, где гнездятся пеликаны, всего миль двенадцать — пятнадцать. Я остановился неподалеку в маленькой местной гостинице и несколько дней посвятил кино- и фотосъемкам и наблюдению за птицами. Могу сказать, что в Индии я, пожалуй, первым всерьез занялся фотографированием пеликанов. Это меня очень увлекло. Здесь, как и в Ведантхангале, местное население бережет птиц, и не столько из корыстных побуждений (хотя ценность гуано им известна), сколько из-за врожденного радушия и гостеприимства, свойственного всем жителям Индии.
— Птицы слетаются к нам в ноябре со всех концов Индии и вреда нам не причиняют, — сказал мне один крестьянин.
Мы вели разговор через переводчика, так как в этих местах говорят только на языке телугу. На следующий день я заметил в местных жителях некоторую настороженность.
— Уж не собирается ли он сосать кровь из наших пеликанов? — сказали они моему спутнику, подозрительно поглядывая на фотоаппарат, треногу и маскировочное укрытие.
Но после того, как им объяснили, что я член Индийского совета по охране природы и не только не собираюсь вредить птицам, а, наоборот, хочу им добра, они сразу изменили ко мне отношение.
Близ селения Коламуру, на площади примерно две квадратные мили обильно орошаемых и хорошо обработанных рисовых полей, я насчитал около 1500 гнезд серых, или филиппинских, пеликанов. Их гнезда располагались на деревьях, посаженных вдоль узких дамб.
Знаменитое гнездовье пеликанов, открытое Оутсом в 1877 году на реке Ситтанг в Бирме, характеризовалось им как «тихое место». «В этом лесу, — писал Оутс, — царит необычайная тишина, несмотря на миллионы гнездящихся птиц. Пеликаны совершенно безмолвны…»
Об Андхре я этого сказать не могу. Птицы поднимают такой гам, что его слышно по крайней мере за четверть мили; на более близком расстоянии начинаешь различать отдельные звуки: стоны, резкое хрюканье, пронзительное тявканье и какие-то странные громкие хлопки. Все эти звуки я записал на магнитофон.
В первый же день, разыскивая подходящие для фотографирования гнезда, я услышал, что кто-то сзади меня громко захлопал в ладоши. Решив, что это шалость мальчиков, тащивших мое оборудование, я обернулся к ним и попросил не пугать птиц; однако их лица выразили такое недоумение, что я понял свою ошибку. Внимательно присмотревшись к птицам, я заметил, что одна из них иногда припадает к дереву, запрокидывает голову и открывает клюв, из которого вырываются громкие звуки, напоминающие хлопки в ладоши. Причины такого поведения пеликанов мне не известны. Впрочем, наши сведения о пеликанах, да и о большинстве птиц и млекопитающих, далеко еще не полны. Между тем изучение жизни птиц, живущих стаями, и несложно и интересно.
Больше всего поражает в пеликанах большой горловой мешок на подклювье, о нем даже есть шутливые стихи, в которых говорится, что у пеликана клюв вмещает больше пиши, чем желудок. Подклювье состоит из двух гибких дуг (разветвлений), поддерживающих большой эластичный мешок из голой кожи. Мешок служит пеликанам идеальным «сачком» для зачерпывания рыбы и очень удобен, когда птицы, образуя полукруг, сообща ловят рыбу, загоняя ее на мелководье. Надклювье оканчивается крючком или «когтем», который они, вероятно, пускают в ход, расправляясь с более крупной рыбой. Если птица возбуждена, мешок растягивается, клюв кажется толще и приобретает форму треугольника.
Я выбрал подходящее дерево, с которого мне были хорошо видны расположенные внизу гнезда, и укрепил на нем кусок материи, служивший мне маскировочным укрытием при фотографировании на близком расстоянии. Спрятавшись таким образом, я спокойно наблюдал жизнь нескольких семей пеликанов. Незабываемые часы провел я в укрытии, близко наблюдая птиц, не подозревавших о моем присутствии. Отсюда мне отлично были видны грязно-белые яйца, только что появившиеся на свет еще голые птенцы, птенцы постарше, уже покрытые белоснежным пухом, и «подростки» с пробивающимися серо-коричневыми перьями.
Каждый раз как я занимал наблюдательный пост, взрослые птицы улетали, но, когда мои помощники уходили, все успокаивалось и птицы возвращались, не предполагая, что кто-то остался за ними наблюдать. Широко распахнув огромные крылья и выставив вперед перепончатые ноги, они садились, раскачивая ветки. И начиналось обычное для гнездовий перемещение с места на место. Наконец птицы успокаивались, одни самки садились насиживать яйца, другие кормили птенцов. На одной ветке приютились два гнезда, а прилетали в них всегда три самки, и законные хозяйки гнезд жестоко клевали бездомную птицу. Мне было жаль ее; возможно, ей не повезло, и она осталась без пары. Но природа не любит слабых и неудачливых!
Интереснее всего было следить за процессом кормления. Подобно бакланам и змеешейкам, пеликаны кормят птенцов, отрыгивая наполовину переваренную пищу. Кормящая птица выглядит серьезной, почти больной. Сделав одно или два судорожных глотательных движения и почувствовав, как пища поднимается у нее по горлу, она нежно и осторожно слегка подталкивает птенца, понуждая его кормиться.
Вскоре голова, шея и фактически все тело птенца, если он еще мал, исчезают в мешке родителя. Иногда в мешке оказываются сразу два или даже три птенчика, которые жадно заглатывают корм, затмевая любого шпагоглотателя.
Поглядев, как родители заботятся о своем потомстве, я вспомнил легенды о необыкновенной привязанности пеликанов к птенцам. На английских гербах и эмблемах пеликан обычно изображался стоящим перед гнездом с распростертыми крыльями и питающим птенцов своей кровью. В описании герба значилось: «Пеликан в порыве преданности», причем слово «преданность» употреблено здесь в его первоначальном значении — «самопожертвование». Вероятно, в основе россказней о самопожертвовании пеликанов лежит способ кормления ими своих птенцов.
В Индии я слышал другую версию: родители-пеликаны столь сурово воспитывали своих птенцов, что те в конце концов погибли. Подавленные горем и раскаянием, родители разорвали себе грудь, окропили кровью мертвых птенцов и вернули их к жизни. Я со своей стороны не присудил бы пеликанам награды за чадолюбие. В «пеликаннике» всегда можно найти порядочное количество птенцов, выпавших из гнезд и покинутых родителями. Они брошены на произвол судьбы и питаются упавшими сверху остатками рыбы. Малыши либо умирают голодной смертью, либо достаются шакалам и диким собакам. Выживают только очень немногие, уже подросшие птенцы.
Пеликаны гнездились в ветвях сахарной пальмы и акации бабуль. На каждом дереве было 12–15 гнезд. Иногда гнезда почти касались друг друга, и издали ветки походили на нитки крупных бус. В каждом гнезде было по два-три птенца. Они ковыляли из гнезда в гнездо, играли друг с другом, и часто было трудно различить, где «гости», а где хозяева. Как-то я велел моим юным помощникам рассортировать птенцов и разложить
