— К вам кто-то пришел, хозяин.
— Пусть зайдет завтра.
— Я ему так и сказал, а он назвался инспектором,
— Тогда дело другое. Попроси его подождать минутку, — ответил Оргас, продолжая оттирать черные от гудрона руки и все больше и больше хмуря брови.
Что и говорить, причин для этого было больше чем достаточно.
Оргас согласился стать мировым судьей и начальником конторы только для того, чтобы иметь какие-то средства к существованию. Душа его совсем не лежала к своим новым обязанностям. Выступая в роли судьи, он обычно сидел примостившись на краю стола, вертел в руках английский ключ и выносил решения, основываясь только на принципах человеколюбия и снисхождения. Но контора была для него настоящей пыткой. В его обязанности входило все утро заполнять книги данными обо всех родившихся, умерших или вступивших в брак, да еще оформлять копии. Но он в эти часы обычно или занимался чем-нибудь по хозяйству — и тогда раздавался вой перегоночного аппарата, — или работал на крыше, увлеченно приспосабливая какое-нибудь новое водонепроницаемое средство, которое могло бы его наконец обеспечить сухой постелью. Когда его звали, он кое-как, на первом попавшемся клочке, записывал данные, которые ему сообщали посетители, и быстренько исчезал из конторы.
Много времени отнимали и поиски свидетелей, которые должны были расписываться в книгах, а пеоны, как нарочно, выбирали в свидетели людей, живших далеко в лесу. Все это причиняло Оргасу очень много беспокойств в первый год, когда он старался работать как можно добросовестнее, и привело к тому, что он потерял всякий вкус к своей работе.
— Ну вот я и готов, — сказал он теперь, почти совсем отчистив руки от гудрона и по привычке размашисто жестикулируя. — Если мне удастся как-нибудь вывернуться, значит я родился под счастливой звездой…
Он вышел наконец в полутемную контору, где инспектор с интересом разглядывал заваленный бумагами стол, два стула, земляной пол и свисавший со стропил, куда его затащили крысы, чулок.
Инспектор немного знал Оргаса, и некоторое время они дружески беседовали о вещах, не имеющих никакого отношения к службе. Но когда инспектор приступил непосредственно к делам, все пошло по-другому.
В те времена книги записей актов гражданского состояния находились в местных конторах, куда инспектора приезжали с ревизией раз в год. По крайней мере так должно было быть. Но на деле ревизия производилась раз в два-три года, и даже в четыре, как это было в данном случае. И теперь перед инспектором лежали двадцать четыре книги, двенадцать из которых не были оформлены должным образом, а двенадцать даже и не заполнены.
Инспектор, не поднимая головы, перелистывал книгу за книгой. Оргас молча сидел на краю стола. Инспектор не пропускал ни одной страницы, просматривая их одну за другой, хотя там не было вписано ни строчки. Единственно, что говорило о жизни в комнате — и в данный момент очень напряженной, — это шелест тонкой бумаги и равномерное покачивание ноги Оргаса, обутой в сапог.
— Так, — произнес наконец инспектор. — А где же все то, что должно быть вписано в эти книги?
Оргас, повернувшись вполоборота, достал коробку из-под печенья и молча хлопнул ею по столу, отчего во все стороны разлетелись разноцветные бумажки, главным образом оберточные, с отпечатками засушенных растений из гербария Оргаса. Эти бумажки — желтые, синие и красные, — исписанные большей частью карандашами, которыми делают отметки на деревьях в лесу, представляли собой очень живописную картину, и инспектор их долго разглядывал.
— Прекрасно! — воскликнул он. — Такое я вижу первый раз в своей жизни. Половина записей не оформлена, а половина — в коробке из-под печенья! Больше мне здесь делать нечего!
Но, увидев натруженные руки Оргаса, он несколько смягчился.
— Превосходно, мой друг! Вы даже не дали себе труда менять каждый год возраст единственных двух свидетелей. Во всех двадцати четырех книгах за четыре года одному из них двадцать четыре года, другому — тридцать шесть. А этот бумажный карнавал… Вы же государственный служащий! Государство оплачивает ваш труд. Разве не так?
— Так, — согласился Оргас.
— Вот видите. И сотой части всего этого достаточно, чтобы не держать вас здесь больше ни одного дня. Но я не буду поднимать шума. Даю вам три дня сроку, — он взглянул на часы. — Через три дня я буду в Посадас и в одиннадцать часов вечера уже заберусь в каюту парохода, который отходит в это время. Даю вам срок до субботы, до десяти часов. Будьте любезны доставить мне книги в полном порядке. Иначе придется действовать по- другому. Согласны?
— Конечно, — ответил Оргас.
Он проводил гостя, и тот, холодно простившись, пустил лошадь с места галопом.
Оргас медленно поднял подкатившийся под ноги камень. Черным, чернее просмоленной рогожи на раскаленной крыше, был ожидавший его труд. Он прикинул в уме, исходя из того, сколько минут уйдет на оформление каждой записи, количество времени, нужное, чтобы удержать за собой место, а стало быть, и возможность продолжать заниматься поисками водонепроницаемых средств. Государство, в лице инспектора, предоставило ему возможность к определенному сроку привести в порядок книги. Будущее его повисло на волоске, и он должен был во что бы то ни стало оправдать доверие государства.
Оргас начал с того, что с помощью пальмового масла уничтожил последние следы гудрона на руках и сел за стол, разложив перед собой двенадцать книг записей актов гражданского состояния. Одному ему ни за что бы с этим не справиться. Но ему помогал мальчик, он диктовал записи.
У этого двенадцатилетнего мальчугана, поляка, было густо усыпанное оранжевыми веснушками лицо, а ресницы настолько светлые, что даже в профиль их невозможно было разглядеть. Шапку он всегда низко надвигал на лоб, потому что от яркого солнца у него болели глаза. Он помогал Оргасу по дому и готовил всегда одно и то же блюдо, которое они с хозяином уничтожали в тени мандаринового дерева.
Но эти три дня печурку, на которой Оргас производил свои опыты, а мальчик готовил обед, не разжигали. Мать мальчика попросили приносить на плато каждое утро вареную маниоку.
В полутемной, раскаленной, как жаровня, комнате Оргас, раздевшись до пояса, и его помощник, в шапке, надвинутой так низко, что край ее задевал за нос, трудились усердно, не отрываясь ни на минуту. Три дня только и слышался тоненький певучий голосок мальчика и бас Оргаса, повторявшего продиктованные слова. Время от времени, не прерывая работы, они закусывали печеньем или маниокой. Так продолжалось до самого вечера, И когда наконец Оргас, еле передвигая ноги, тащился мимо бамбуковой рощи к реке, положив руки на пояс или встряхивая ими над головой, ясно было, что этот человек очень устал.
