— Я! Мой!
Как часто случается у незадачливых охотников, они начали спор. Оба вскочили на ноги и, забыв о лыжах, кинулись к одиноко торчавшему из снега метрах в сорока от каждого серому перу. Сразу оказавшись выше пояса в мокром снегу, они отчаянно забарахтались, но старик, вспомнив о лыжах, быстро повернул назад. Его соперник, увидев, что может опоздать, сделал то же. Однако первый, второпях не попадая в крепления и боясь промешкать, вдруг ринулся в снег с одной лыжной палкой в руке, рассчитывая, вероятно, на свои длинные ноги. Встревоженный неожиданным маневром коварного противника, второй сделал то же самое. Бурно, с размаху прыгнув подальше, оба засели еще основательнее.
Сквозь душивший смех я кричал:
— Бросьте купаться, наденьте лыжи, не будьте детьми! Разберемся, чей гусь!
Бесполезно. Они ничего не слышали и не видели, кроме друг друга и уже не пера, а целого крыла: птица медленно, но верно выбиралась из глубокого колодца. Вот гусь показался весь и уселся на кромке снега. Покрутил шеей и отчетливо произнес: «Гак!»
Я понял, что дело принимает рискованный оборот, и, решив выручить товарищей, сам стал напяливать лыжи. Однако соперники наконец опомнились и, в очередной раз вырвавшись из снежного плена, поспешно налаживали свои скороходы. Я крикнул:
— Торопитесь, он может улететь!
Стало ясно, что гуменник просто контужен и теперь пришел в себя, однако противники уже на лыжах уверенно с двух сторон бежали к неподеленному трофею.
Увы, еще раз резко крутнув шеей и издав победоносное «га-гак!», матерый гусак поднялся на крыло!
Охотники были от него в пятнадцати шагах, я считал, что шансов уйти у гуся нет. Во всяком случае лыжники одновременно затормозили, вскинулись, но… ни одного выстрела не последовало: оба в пылу забыли перезарядить свои ружья! Гуменник, набирая высоту, еще раз крикнул на прощанье и скрылся среди заснеженных лиственниц! Я откровенно хохотал, совершенно не в силах сдержаться. А взрослые мальчишки, которым вместе давно перевалило за сто лет, сконфуженно расходились по своим скрадкам…
Охота подошла к концу. Возвращение в город стало триумфальным. И все было, как всегда: жены бранили за долгое отсутствие и неприлично облупившиеся, неузнаваемые физиономии; репортеры — не охотники — в очередной раз пытались высмеивать недоступную их пониманию благородную первобытную страсть; добрые знакомые, опрокидывая под жареного гуся рюмку, хвалили самоотверженных энтузиастов.
Лето и осень пролетают на Колыме незаметно. А бесконечная для многих зима охотникам не кажется длинной — уже с Нового года идет глубоко законспирированный разговор: «Куда нынче? На тракторе или вертолете? В Тауйск? На Лайковую? На Армань Старую или. Новую?.. Надувные матрасы? А спальные мешки?..»
Еще трещат морозы, змеей шипит поземка, крутит пурга, но от этих разговоров в ушах рождается клекот пестрой казарки и низкая, солидная перекличка серого гуся. Становится жарко, как от стакана коньяка.
Пожалуй, каждый третий мужчина на Колыме — охотник. И если учесть, скольких она, охота, поддерживает морально и физически, скольких заставляет полюбить Север, то, ей-богу, нужно воспевать эту мужественную страсть, а не иронизировать над одержимыми.
Охоту все больше ограничивают во времени, но люди ждут этих десяти дней в течение трехсот пятидесяти безропотно и смиренно. И как же бывает горько, когда начальство хладнокровно заявляет: «Ты, братец, не обижайся, но придется тебе задержаться. Поедешь на следующей недельке». Через неделю! А бывает, что день-другой решает все! Да тут дорог каждый час! «Через недельку!» Значит, год пропал… Это понимать надо!
А сборы идут, сроки придвигаются. Паника: разрешат — не разрешат нынче охоту вообще? Заболела жена… Не пускает директор… Свет не мил! Не готовы патроны, а дроби «два нуля» нигде нет… С транспортом не налажено. И вдруг: «Ребята, договорились на вертолет! Собирай на билеты!»
Тем временем полыньи в бухте Гертнера ширятся, ветер с Мелководной выносит льды к острову Завьялова. Между светло-голубым весенним небом и такого же цвета морем ярко вырисовывается цепочка гор полуострова Кони. За вершину Марчеканской сопки зацепилось серое облако.
Разношерстная компания с утра на летном поле. Что тут делается! Машины, собаки, вещи! Никто ничего не знает.
— Смотри, вон закрутили!
Серо-зеленый вертолет принимает в свое чрево счастливчиков. Дрожит, отрывается и взмывает, беря курс на Лайковую. Один, второй, третий… Летят.
Летят и гуси, летят — не ждут. У них свой график. А группа, которая всю зиму готовилась, отказалась от трактора и надежных товарищей, сиротливо сидит на вещах и к вечеру возвращается в город.
Хорошая вещь вертолет: через час-два садится среди таинственной, недоступной пешеходу далекой тундры. Но… бывает, что лучше от него отказаться, вернее. Тогда оправдывает себя крылатая пословица аборигенов: «Самолет хорошо, а собачки — лучше!»
Решили, что надежнее добираться на знакомый и доступный перевал. Нет там ни озер, ни болот, но уж коли вовремя, да на хорошем месте… И постановили — на этот раз нужно позаботиться о месте заранее, чтобы не оказаться снова пасынками. Решено — сделано, благо в эту зиму снег не такой глубокий.
В начале апреля цепляем старую, отслужившую свой век будочку на полозьях и завозим со знакомым трактористом на самое горное седло. Ставим прямо между хижинами «бибиков» и «несторов» в общую линию — чем мы хуже? Отцепляем и уезжаем. Впереди еще не одна пурга, но пусть будка стоит до мая и обрастает снегом. Пусть теперь попрыгают соседи — «хозяева». Мы тоже охотники, с одинаковыми для всех законными правами. Вон на сорок седьмом километре, на горе, охотники годами сидят целыми группами, в двадцати — тридцати шагах друг от друга. Что поделаешь?
Светлой майской ночью, пользуясь заморозком, на вездеходе «ЗИЛ-157» лихой Юрка-шофер довозит нас почти до места. В этом году обстановка другая. Зима была малоснежной, весна раньше, стланик наполовину уже стоит, совершенно изменив панораму. Пробираться сквозь него — дело сложное. Сопя, тащим сквозь заросли вещи к своей будочке. На точке «бибиков» светится огонек. Ага, значит, опять прибыли заранее.
На этот раз нас четверо. Володи с нами нет, все из Магадана. С утра беремся за топоры. Пока гусь не двинулся, надо прорубить подступы к будке, к соседям. Завтра-послезавтра начнется перелет — некогда будет заниматься хозяйственными делами.
Небо этой весной синее, солнце греет, как на юге. И хотя снег еще выше колена, мы, раздевшись по пояс, воюем с толстым, пружинистым, твердым, как железо, кедровым стлаником. Лишь после обеда, взмокшие, перепачканные смолой, прорываемся к стоянке «бибиков»: сто шагов преодолевали четыре часа!