Все трое проследовали в зал. На какое-то время разговор их принял серьезный оборот. Обсуждалась свадебная церемония, и сеньора не желала, чтобы хоть малейшая деталь в этом большом празднике была забыта. А когда все было решено и подробно договорено, Ничольсон подошел к Софии.
— Ну как, моя невеста, — спросил он, приближая к девушке свое лицо, — вы будете счастливы?
София ответила не сразу.
— Когда?
— Хм!.. Я виноват, что не уточнил. Замечание существенное. Завтра, моя невеста.
— Да, завтра — да…
— О! А потом нет?
— Потом — нет.
— Сеньора! — воскликнул Ничольсон. — Ваша дочь говорит не совсем допустимые вещи. Кончится тем, что я серьезно влюблюсь в нее.
— Так вам и надо! Сами виноваты.
— А если и она тоже?
— Ну уж нет! — засмеялась мать. — Этого не случится, будьте уверены!
Ничольсон снова повернулся к Софии и тихо спросил:
— В самом деле?
Ответа не последовало, но улыбка ее говорила: «Не знаю…»
Дрожь пробежала по телу Ничольсона. Он пристально посмотрел на невесту, а ее голова меж тем слегка приблизилась к нему.
— Знаете, София, вы страшный человек.
— Я? Почему?
Какое-то мгновенье он смотрел на нее в упор, потом встряхнул головой.
— Так, — засмеялся он наконец и встал. — Я ухожу, сеньора. Завтра я должен быть бодрым духом.
— Загляните к нам утром на минутку, мы ожидаем телеграмму от Ольмоса. Кроме того, мало ли что может случиться…
— Хорошо, я приду.
Он попрощался с Софией:
— Моя невеста…
— Мой муж…
— О нет, что ты, ради бога! Пока еще он не твой муж. Твой жених — это да.
— А вы думаете, сеньора, что для меня что-нибудь изменится, когда я буду законным мужем?
— Да, к счастью, ничего. Ступайте-ка лучше к себе, безумный вы человек!
На следующее утро, когда Ничольсон явился в дом де Сааведра, он увидел, что у сеньоры в руках была телеграмма.
— Ах, как я рада, что вы зашли сейчас. Знаете, что сообщает Ольмос? Что не может приехать до августа. Еще целых два месяца! Видели ли вы что-нибудь более нелепое! Ох уж этот его конгресс!.. Мне кажется, что невеста дороже, чем все его дела! Бедная моя дочь!.. А вы ничего от него не получали?
— Нет, кроме последнего письма… И о чем только думает Ольмос?
— Все мы спрашиваем себя: о чем он только думает? Боже мой! Когда у человека есть невеста, можно быть не таким уж ретивым в работе!
— А что с Софией? Она плачет?
— Нет, она дома… Ну, как же можно не сердиться на него? Подумайте только, как ей должно быть все это неприятно! Ох уж эти мне мужчины!..
Ничольсон счел благоразумным удалиться, но сеньора де Сааведра задержала его:
— Нет, куда же вы, подождите! Сейчас придет Чича. Хоть вы-то у нас есть по крайней мере, — с улыбкой проговорила несколько успокоенная мать.
Вошла София. Она была слегка бледна, а глаза ее, казавшиеся продолговатыми из-за недовольно сведенных бровей, смотрели решительно и воинственно.
«Ей идет этот вид», — невольно подумал Ничольсон.
— На что же это похоже, дорогая невеста? Кажется, Ольмос вовсе и не собирается приезжать?
— Да, не собирается. Но если он воображает, что это меня огорчит!..
— Ну, перестань, Чича! — остановила ее мать.
— А что же ты прикажешь мне делать? Ну и пусть себе развлекается там! Он очень хорошо поступает! А что касается меня…
— София! — воскликнула сеньора, на этот раз уже строгим тоном. Однако, чтобы успокоить дочь, добавила: — Ну, посмотри же, ведь твой муж здесь. Что он подумает о тебе?
Девушка улыбнулась и посмотрела на Ничольсона.
— Скажите, ведь вы меня все равно будете любить, несмотря ни на что?
— Что значит это «несмотря ни на что»? Мне кажется, было бы более уместным сказать — при всем том…
— А если Хулио не вернется до конца года?
— Тогда я буду любить вас до конца года.
— А если он вообще не приедет?
— Да уходите же вы, Ничольсон! — перебила его сеньора де Сааведра. — Я вижу, вы оба начинаете говорить глупости. Чиче нужно еще причесаться…
— Прекрасно. Так, значит, до трех?
— Нет, нет, будьте здесь к двум часам; так лучше,
— В таком случае до двух. Моя жена…
— Перестаньте же дурачиться! Приходите ровно в два.
Таким образом, в три часа этого же дня Ничольсон вступил в брак по гражданским законам, а на следующий день, в то же время, по законам божьим. Вопреки своим ожиданиям, Ничольсон не чувствовал себя бесконечно смешным, ведя на глазах у всех под руку жену, которая предназначалась другому. Дело не обошлось без двусмысленных усмешек и множества грубых намеков со стороны его друзей. Но неизвестно почему Ничольсон даже с некоторой радостью перенес эту торжественную и нелепую церемонию. Под сверкающим сводом церкви — словно вождь какого-нибудь племени с Конго под блестящим цветным балдахином — он стоял в толпе женщин, с любопытством заглядывающих в лицо будущей супруге.
Отношения Ничольсона с семьей де Сааведра остались прежними: он был мил и оживлен с матерью и вел острую игру с дочерью. Мать не всегда прислушивалась к их разговорам, вряд ли отличавшимся особой скромностью, да они ее и не очень волновали. Что было в них плохого в конечном счете? Немного флирта с интересным молодым мужчиной, который был связан столь тесными узами с ее дочерью, что возражать против этого было признаком дурного тона. Создавшееся двусмысленное положение делало необходимым подобный флирт, как необходим мускус светским девушкам.
Этот признак хорошего тона — являющийся по существу своему проявлением, веры в собственные силы, которая еще более обостряет желание заглянуть в тайну запретных страстей, — был для Софии дважды необходим в ее положении светской дамы, с одной стороны, и молодой супруги — с другой. Может ли быть более пикантный флирт, чем связь с человеком, которому она напрасно поклялась быть добродетельной женой?
Вот по этим-то мотивам сеньора де Сааведра не испытывала особого любопытства к тому, о чем говорили дочь и Ничольсон.
— Мне кажется, что сеньора теща питает ко мне большое доверие, — говорил Ничольсон, находясь в уединении с Софией.
— Это вполне естественно, — отвечала она, — и было бы странно, если бы она не доверяла вам.
— А вы?..
— Что… я?
— Вы доверяете мне?
София сощурила глаза и окинула его томным взглядом:
— В том, что вы не измените мне с другой?..
Ничольсон внезапно потянулся к ней и схватил ее за руку.
