Это было сложнее. Карликовые кайманы жили в ручьях, слишком мелких для любого каноэ. Я пытался ходить по берегам ручьев, но окружающий лес был затоплен, так что получалось слишком много шума. Я уже готов был сдаться, когда нашел ручей с прозрачной водой, протекавший вдоль подножия невысокого холма. Вдоль этого ручья можно было двигаться бесшумно, и вскоре я отыскал карликового каймана. Он проводил дни в небольшой заводи, а по ночам охотился в затопленном лесу. Не знаю, что он там ловил, но однажды он отрыгнул комок короткой шерсти, похожей на мех какого-то грызуна. У крокодилов очень концентрированный желудочный сок, который легко растворяет кости, копыта и даже панцири черепах, но почему-то не может растворить волосы млекопитающих, хотя они состоят из того же белка (называемого кератин), что и копыта.
Маленький кайман иногда исполнял “ревущие песни” и “шлепающие песни”. Ничего нового в этом не было, но жизнь карликовых кайманов так мало изучена, что ценность представляют любые данные.
Серверио, старший гид лоджа, очень хорошо разбирался в местной фауне. У него не было формального образования (его отец был ночным шаманом деревни), но он знал сотни птичьих голосов и много интересных подробностей из жизни леса. По его словам, обычно кайманы Ясуни не “пели” в декабре. Но в этом году их поведение изменилось, по-видимому, из-за очень сильных дождей. Не знаю, был ли он прав. За годы наблюдений я не раз видел, как другие виды крокодиловых, особенно аллигаторы, “пели” вне брачного сезона, но не замечал, чтобы это было связано с погодой.
В который раз нам пришлось спустя всего несколько дней уезжать из чудесного места, где хотелось бы прожить месяцы. Мы вернулись в Коку, забрали в отеле машину и уехали в Кито. Только когда самолет поднялся над облаками, мы наконец-то увидели окрестные вулканы во всей красе. Для нас это был прощальный привет Южной Америки. Мы не знали, когда еще сможем туда вернуться. Наша беззаботная аспирантская жизнь подходила к концу.
Когда ты всюду, ты нигде. Когда ты где-то, ты всюду.
Руми
Сиамский крокодил
Глава 39
Crocodylus siamensis: последняя песня
В России есть забавное полушуточное поверье: как встретишь новый год, так его и проведешь.
Я провел первое утро нового года на залитой солнцем нью-йоркской улице, одетый в сандалии, зеленые штаны для прогулок по дождевым лесам и удачно купленное в Эквадоре пончо из шерсти альпаки. У меня ушло два часа на то, чтобы выкопать машину из трехметрового сугроба. Пока мы были в Эквадоре, в Нью-Йорке случился буран и высыпал на город больше снега, чем в Москве обычно выпадает за всю зиму.
Мне до защиты диссертации оставалось три месяца, а Насте – год. Пора было заняться поисками работы. К сожалению, с работой в науке дело обстояло совсем плохо. На протяжении нескольких десятилетий американская система высшего образования работала по принципу пирамиды. Университеты набирали все больше аспирантов в качестве дешевой рабочей силы для преподавания все большему количеству платящих за обучение студентов. В результате перепроизводство докторов наук достигло уровня, при котором получить профессорскую должность стало практически невозможно: на каждую вакансию находятся сотни желающих.
Наши шансы были бы немного лучше, если бы мы все годы аспирантуры занимались завязыванием знакомств с потенциальными работодателями. Но мы были немного наивны и думали, что важнее качество диссертаций. Я к тому же провел очень много времени в поле. Теперь мы пытались наверстать упущенное, публикуя результаты и выступая на конференциях. Но публикация научных статей – процесс долгий, иногда растягивающийся на годы. В конце концов несколько моих статей вышли в престижных научных журналах, а статья, основанная на главе диссертации с обзором “песен” разных видов крокодиловых, даже была признана лучшей студенческой работой года по герпетологии. Но это еще ничего не гарантировало.
Вакансий для математиков было раз в десять больше, чем для биологов, и конференций у них тоже больше. Настя тратила так много времени на заполнение анкет и поездки по стране, что сильно переутомлялась и всерьез рисковала здоровьем. А мне все еще приходилось много работать над диссертацией, так что в эту весну я побывал только на двух конференциях. Там я услышал много интересного – например, доклад студентов, которые прикрепляли маленькие видеокамеры на загривок аллигаторам и обнаружили, что аллигаторы – намного более активные охотники, чем предполагалось раньше, и летними ночами ловят под водой рыбу, крабов и прочую мелочь каждые несколько минут.
Как я ни устал от жизни в кабинете и необходимости каждые две недели проводить по тридцать часов за рулем, ездя в Ноксвилл и обратно, я знал, что буду скучать по Майами. Не только по климату и фауне, от аллигаторов до гекконов в квартире, но и по замечательным коллегам в университете и по преподаванию, которое доставляло мне большое удовольствие. Иногда студенты доводили меня до отчаяния глупейшими ответами на самые простые вопросы (один из них написал: “Если у N. одна дочь и десять внуков, значит, с точки зрения эволюции он неудачник, ведь внуки – это не его дети!”), но обычно они были вполне сообразительными и многому успевали научиться. Один раз мне попался настолько удачный маленький класс, что пришлось всем до единого поставить отличные оценки, хотя вообще-то так делать не полагалось. Среди студентов в этом классе был израильтянин по имени Ари, всерьез интересовавшийся ботаникой. Я еще не знал, что моя роль в его жизни не ограничится преподаванием.
За год до поступления в аспирантуру я провел два месяца в Пакистане и Афганистане в поисках полумифического зверя под названием шерстистая летяга. Это самая большая, самая высокогорная и самая редкая в мире летучая белка. Ни один натуралист не видел ее в природе, пока я не нашел ее волшебной зимней ночью в заснеженном пихтовом лесу на склоне восьмитысячника Нанга-Парбат, образующего западную оконечность Гималаев.
Поиски летяги часто приводили меня в глухие деревушки, где нога европейца не ступала со времени походов Александра Македонского. Местные жители проявляли ко мне живейший интерес, особенно если я упоминал, что являюсь атеистом – для многих мусульман монстром из страшных легенд. В одной деревне в пакистанском Кашмире я встретил парнишку по имени Сардар. Он учился в полуподпольном исламистском медресе в Пешаваре, готовившем боевиков для Талибана. У нас состоялось несколько интересных бесед о теологии, поучаствовать в которых собиралась вся деревня. Когда я прощался с ним перед уходом в долину, он вдруг спросил, нет ли у меня знакомых в Израиле. Он хотел вступить с ними в переписку, чтобы понять, что они на самом деле за люди.
