— Хотите, — предложил краевед, — мы пригласим сюда сказителя?
Он отыскал Микулу Лаптандера, слывшего за лучшего рассказчика. Микула ломался недолго, но сперва попросил омуля, которому он тут же свернул на бок голову и съел, как и Гавря, еще трепещущего.
По спискам Совета Микула значился Николаем Семеновым.
— Крестного попа-миссионера, видно, звали Семеном, — объяснил Прокофьев, — Лаптандер в переводе — житель низменности. Существует предание: когда общей семьей жить стало тесно, самоеды-разбились в разные стороны. Каждого тогда прозвали по местности или по другому признаку. Паган-седа, например, — житель холма, а Тайбарей — черный лоб, потому что в его меховой сюме была вшита черная вставка.
— Ну, Житель Низменности, — обратился Прокофьев к Микуле, — расскажи нам новую бывальщину, самую последнюю!
Лаптандер, протянув сырые пимы к огню, начал бывальщину, в которой рассказ идет от лица девушки-самоедки.
Слушая этого рассказчика, я по особенному понял жалкий ягель, вырастающий на вершок от земли за долгую четверть века, и еле заметные полярные березки с карандашным тельцем.
Привожу рассказ Лаптандера с полным сохранением, насколько это возможно в переводе, точного смысла и оборотов речи:
— Мы живем вдвоем: я с братом Карачеем. Много олешек у нас нет, только сто олешек у нас. И приезда к нам нет и выезда от нас нет. Только живем.
— Как-то раз однажды Карачей-брат сказал: «Вот мы живем на этой земле, а где-то в другом краю три брата Тасинии живут. Туда собраться бы нам хорошо было. На этой земле нашей если жить будем, ни до чего не дойдем. Одной только сотни олешек приплод поедать будем. А Тасинийская земля промыслова — зимой дикого оленя много, летом гуся тоже много. Туда бы нам собраться. Завтра ямдать[5] будем».
Рано поутру Карачей-брат так сказал: «Ехать надо!» Олешек пригнал. Запряг. Мы съямдали. К вечеру остановились.
Тут Лаптандер на минуту остановился и несытыми глазами робко скользнул по куче омулей.
— Так ямдали всю зиму долгую, — начал он снова.
Как-то однажды Карачей-брат сказал: «Стоять будем!
Сегодня я сам налегке вперед поеду». Олешек пригнал. Запряг. Поехал. Целый день вести о нем нет. К вечеру вернулся. «Тасиниев-братьев чум невдалеке», — сказал.
Впереди плоская земля, три чума видать. К вечеру доехали. У этих трех чумов наш чум поставили.
Здесь жили мы долго.
Лето стало. Как-то однажды Тасиний — старший брат — так сказал: «В это время линных гусей очень много. Гусевать надо». Мы все пошли. «Карачей! Гусей смотри по речной долине!» Мой брат Карачей ушел гусей смотреть. Три Тасиния к нартам его подошли, лук его смотреть стали, лук из чехла вытащили, на землю уронили, поднять стараются, не могут. Тасиний — старший брат — так оказал: «По беде мы сюда пришли. Карачей придет, что скажет?»
Малый Тасиний так сказал: «У брата нашего Карачея ум широковатый, быть может ничего не скажет». В уме своем я так говорю: «Я бы, если была б мужчиною, одна как бы не подняла». К нартам подошла, лук подняла, в чехол запихала — легковатый. Карачей-брат пришел — «Гусей в долине очень много». Гусей мы окружили, гусей мы убили во множестве. Карачей-старший брат стрелу с зазубриной на вязке пускает. Каждый раз как пустит, с десяток гусей накалывает. Гусей на нарты сложили, в чум свезли.
Небо осенним стало. Небо зимним стало. Всю зиму долгую мы живем. Диких хоров промышляем. Хоров очень много. Всю зиму долгую их не съедаем, все лето долгое их не съедаем.
Три года исполнилось, когда как-то однажды Карачей-брат так сказал: «В свою кожу уйти хочу». Тасиний — старший брат: «Твое дело. Откуда пришел, туда и пойдешь». Олешек пригнал. Запряг. Съямдали.
Как-то однажды за чумом у нас — огонь; собаки залаяли. Трое приехали. Из чума смотрю: три Тасиния как будто. В чум вошли. Старший Тасиний так сказал к брату-Карачею: «У тебя есть одна сестра и у нас есть одна сестра. У нашего младшего Тасиния жены нет. Обменяться бы нам хорошо было бы. Твой ум как ходит?»
«Худого нет», — сказал брат Карачей. Это дело кончили. Тасинии-братья обратно уехали.
На следующий день старшие с женами приехали, свадьбу держать стали. Это дело закончили. Потом мы все к Тасиниям уехали. Здесь свадьбу держать стали. И это дело закончили. Здесь жить стали. Довольно. Конец».
Напевал бывальщины Лаптандер больше для себя, как бы предаваясь воспоминаниям.
Фольклор северных народов, давших такие незабываемые памятники как Калевалу или вогульский эпос, еще ждущий и в наше время своего открывателя исследователя — разнообразен и богат.
В долгие и темные ночи полярной зимы, когда нельзя ни работать в чуме, ни промышлять зверя, самоед подолгу спит. Но и вволю отоспавшись, он имеет досуг. Тогда садится он у очага и запевает «старину», повествующую о былых войнах ненцев с тунгусами, остяками, таввысамоедами Таймыра, мандосамоедами Енисея или о межродовых войнах с Карачеями, Тасиниями. То начнет героическую былину о своем Илье Муромце, который храбро побеждает подземных духов, то затянет бессюжетную нескончаемую бывальщину. Если в чуме гость, бывальщина может продолжаться круглые сутки. Или поют ее по частям всю неделю.
Песен, в нашем понимании, у самоедов нет. Поют обо всем, всякий раз импровизируя. Сидя на нартах и погоняя олешек хореем, — «опевают» олешек и тундру с ее простором без края, — «опевают» стаю пролетающих лебедей, одинокое озеро. «Опевы» грустны. Поются заунывно, в полутонах, тягучим, как жужжание овода, голосом. Трофимов — «Глазное Окно» — потерял в дороге нож, — это происшествие Тайбарей «опел» за вечерним чаем. Краевед Прокофьев провалился с нартами сквозь лед в болото — и это событие Тайбареем было «опето» (эти «опевы» интересны с точки зрения генетики фольклора вообще).
Есть у самоедов и загадки, пословицы, которые темой имеют непременно либо чум, либо оленя.
Загадки:
Китовые ребра поставлены, — что это?
Отгадка: шесты чума.
В чум зайдет — кланяется, на улицу выйдет — ложится? Отгадка: крюк для котла.
Три шамана одну болезнь вылечить не могут?
Отгадка: три способа избавиться от дыма в чуме.
(Эти три способа борьбы с едким дымом следующие:
первый — с надветренной стороны к дымовому отверстию подымают на шесте «тюсер» — обычно старую малицу. Тогда ветер не задувает сверху в дыру, и тяга улучшается; второй — в тихую погоду, когда тяга слаба из-за тумана, — чтобы образовать сквозняк, подымают «нюк»— то есть, часть покрышки чума, которая служит дворью;
третий — для выхода дыма делают вспомогательную дыру, открывая шестом верхнюю полость «нока», то есть двери.)
