Ненцы одобрительно заливали:
— Не один Кожевин возил, Серебряков возил, каждый купец возил!
Коротко высказался заседатель с еле заметным разрезом глаз:
— Нам нельзя, а всем можно? Чем самоедин хуже другого?
— Ну, ладно, — сказал примиряюще Талеев, положение которого становилось все затруднительней, — выпил, но зачем по всему станку песни орать?
— А по что нельзя петь? Что тут худого? Когда язык мочишь, всегда веселье бывает. Такой наш закон.
— А зачем обматерил агента?
— Он мезенку[8] под засол омуля не дает. Говорит — нету, а шесть мезенок лежит. И по что таких агентов посылают?
Я не знаю, о чем Талеев переговаривался, наклонившись к председателю и ко второму члену суда, но, переговорив, он объявил решение: штраф три рубля.
— Штрап тебе! — назидательно сказал председатель.
— Не буду платить! — решительно отказался Вылка.
— Не будешь — оленя заберем, — спокойно разъяснил Талеев.
— Ну и не давай оленя! — со странной противоречивостью вдруг посоветовал председатель. — Силком никто не возьмет, тогда в большой исполком жаловаться будем!
— Попеть нельзя, — бурчал Вылка, выхоля с председателем из хаты к обсыхающему на траве неводу.
Когда опухший шар покрасневшего солнца лег на Вайгач, в пекарне завешивали оленьими шкурами окна. Талеев устраивал антиалкогольный вечер с кино-сеансом. Культработник произнес речь: алкоголь — яд, водка разрушает нервную систему. Ненцы, услышав знакомое слово «водка», причмокивали от удовольствия.
— Раньше за песца целую бутылку давали, — вспоминали они вслух, пуская слюнку.
— Потому так худо и жили, — не выдержал комсомолец Ефим Лабазов.
Затрещал кино-аппарат.
— Во как много водки! Хорошо же в городе! — кричали старики, когда на экране запрыгал стол с бутылками, за которыми сидели прогульщики-пьяницы.
К Талееву подбежал Вылка:
— Ты говорил, что русаки не пьют! Обман с нами делал?
На полотне далее изображалось, как пьяница, возвра щаясь домой, попал под трамвай.
— Какие машинки в городе! — вскричал Лагей. — Человека режут! А еще наших сыновей заставляют ехать в город учиться!
Потом показывались животастые, большеголовые, с идиотскими на выкате глазами, дети алкоголиков.
Ненцы кричали:
— У нас в тундре не такие дети! У нас хорошие дети!
Городская антиалкогольная картина для ненцев непонятна. После сеанса в чумах долго разговаривали о том, как плоха жизнь в городе, но, зато, как много там жидкого огня…
Два ящика из-под чая, поставленные у склада Хабаровской фактории один на другой, изображают стол президиума. Для торжественности ящики покрыты оленьими шкурами. К срубу тестом приклеен портрет Ленина в красках, с зеленоватыми усами и малиновым галстухом.
Поджимая под себя по-турецки ноги — следы исторического атавизма — и сбрасывая на спину меховые сюмы — шапки, наглухо пришитые к малицам — ненцы рассаживаются на утоптанной гальке. Бряцая латунными подвесками и бусами, вплетенными в смоляные косы, и щеголяя друг перед дружкой нарядными паницами с песцовой опушкой воротников, с узорами из разноцветных сукон на подолах и рукавах, идут к съезду ненецкие жены. Подходят случайно заночевавшие ижемки в шелковых платках, повязанных кокошником, и светлоглазые, с прямыми носами красивые ижемцы.
«Главное Окно», так прозвали в тундре очкастого представителя из ненецкого округа т. Трофимова, стоит в (кожанке и в болотных сапогах за столом президиума. Он медлит с открытием съезда, поджидая Ваську, председателя РИК’а, который неторопливо перегоняет оленей из ложбины на бугор.
Солнце томительно знойно. Мокрая тундра исходит душной испариной. Отгоняя овода, олени вихрем кружатся на месте.
— Сколькие сутки олешки мучатся! — говорит ненец, сидящий со мною рядом.
— Оленя пастушить надо, а то все стадо на ветер, — поддержал разговор Павел Михайлович Ледков, считавший Ваську, с тех пор, как того избрали председателем районного исполкома, плохим пастухом. — Ваш в оленях серьезно живешь, — ни о чем другом не думаешь, оленьим воздухом питаешься. Каждый самоедин — пастух, но пастухи бывают непарные (разные). У одного — олени худые, негде ворону клюнуть, в костях — вода, у другого — олень сальный, спина лягой становится.
— Товарищи! — обращается к съезду на коми-языке «Глазное Окно», когда все были в сборе. — Прежде чем приступить к выборам президиума, я предлагаю пропеть Интернационал. Советские съезды принято начинать рабочим гимном.
Ненцы внезапно стихли. С полчаса «Глазное Окно» разъясняет — что такое Интернационал. Игнатий Талеев переводит по-самоедски.
Первым затягивает «Глазное Окно», за ним член ненецкого окрисполкома Клавдия, потом вступают самоеды-комсомольцы, пекарь Зайцев, агент Госторга и «Кочевника», краевед Прокофьев и я. Только успели нестройно вывести «Вставай, проклятьем заклейменный» — вдруг вскакивает с земли один ненец, за ним весь съезд.
— В чем дело? — растерялся Трофимов.
Самоеды сбились в кучу.
— В чем дело? — спрашивает «Глазное Окно».
— Думали, что похороны. Зачем нас хоронить? — негодует старик.
— Мы соборку приехали делать… Нам не нужно песен, — говорит бедняк Василий Птичья Грудь.
— Так принято у нас, — поясняет «Глазное Окно», — всегда на съездах поют.
— Не привыкши мы… мы — темные… Ничего не знаем… — выкрикивают ненцы.
Председатель Вайгачского Совета Гавря Тайбарей рассказывает так:
— Один по нужде вскочил, живот у него порченый, а мы не разобрались и тоже за ним.
— Это проделка шаманов и кулаков, — сказал ненец-комсомолец Ефим Лабазов, когда мы присели на камне. — Их лишили избирательных прав, они хотят сорвать съезд.
В районе Третьего Тундрового Совета бедняцких хозяйств—132, середняцких—47 и кулацко-шаманских—14. Кулаки и шаманы сильны влиянием.
— Раньше, — говорит Лабазов, — я пастушил стада у Ледкова. У него две тысячи оленей, у бедняка бывает сто оленей. Ледков дает бедноте мясо и ездовых оленей в держку, он что скажет — беднота делает. Бедняки боятся кулака. Неправда, будто в тундре все одинаковы. Сын Хатанзейского Василия Григорьевич в этом году дал калыма пятьдесят песцов и семьдесят олешек, а невеста притащила восемь нарт имущества, легковые сани с дорогой упряжкой и много оленей. Конечно, кулакам теперь скучно стало, их лишили кредита, уменьшили продовольственную норму. Теперь они всячески подговаривают бедноту, еще много, много скандала будет от них.
