Пробили четыре склянки — они шли этим галсом уже более четверти часа.
— Будьте любезны лечь на другой галс, мистер Фримен. Я не намерен слишком удаляться от берега.
— Есть, сэр.
Если бы не война, любой находящийся в здравом уме капитан ни одной секунды не стал бы идти в темноте вдоль этого изобилующего отмелями побережья, особенно если у него нет уверенности в том, что он точно определил свое местонахождение — их теперешняя оценка базировалась на совокупности предположений: о сносе во время дрейфа, о воздействии приливов, о совпадении замеров глубин, сделанных ими, с отметками глубин, нанесенными на карту.
— Как вы думаете, сэр, что станут делать мятежники, когда увидят нас? — спросил Фримен.
Тот факт, что Хорнблауэр может оказаться недостаточно твердым, чтобы отказаться давать разъяснения по тому или иному вопросу, может подтолкнуть Фримена к фамильярности. Это раздражало Хорнблауэра, но главной причиной было отсутствие мыслей на этот счет.
— Нет смысла задавать вопросы, на которые лишь время может дать окончательный ответ, мистер Фримен, — резко сказал он.
— И все же строить предположения — довольно увлекательная вещь, сэр Горацио, — ответил Фримен с дерзостью, заставившей Хорнблауэра взглянуть на него сквозь темноту. Буш, если бы Хорнблауэр заговорил с ним таким тоном, сразу же уполз бы назад, в свою конуру, зализывать раны.
— Можете развлечь себя на такой манер, если желаете, мистер Фримен. Я не намерен заниматься этим.
— Спасибо, сэр Горацио.
На самом деле это было или нет, но в последней реплике ему послышался намек на насмешку, скрытый под намеком на покорность. Неужели возможно, что Фримен может про себя насмехаться над вышестоящим офицером? Если так, то он сильно рискует: лишь тень неудовольствия, которую может выразить Хорнблауэр в своем рапорте в Адмиралтейство, отправит его на берег на всю оставшуюся жизнь. Но с того самого момента, как эта мысль пришла ему в голову, он знал, что не станет этого делать. Никогда он не похоронит карьеру способного офицера только потому, что тот обращался с ним без раболепия.
— Быстро мелеет, сэр, — неожиданно сказал Фримен. Подсознательно и он, и Хорнблауэр прислушивались к крикам лотового. — Мне кажется, что следует лечь на другой галс.
— Разумеется, мистер Фримен, — сухо ответил Хорнблауэр.
Они медленно огибали мыс Эв — самую северную точку эстуария Сены, прямо за ним лежал Гавр. У них был шанс, совсем крохотный, что к рассвету им удастся оказаться с наветренной стороны от «Флейма» и в то же время между ним и Францией, так, чтобы у него не оставалось никакой возможности сбежать. А ночь подходила к концу — до наступления дня оставалось совсем немного времени.
— На грот-мачте у вас надежный человек, мистер Фримен?
— Да, сэр Горацио.
Может быть, ему следовало бы рассказать экипажу о миссии, которая им поручена, хотя это и значило приоткрыть завесу секретности, окружающую мятеж. Как правило, матросов редко посвящали в подобные вещи: британские моряки, став фаталистами за двадцать лет войны, будут стрелять во французов, американцев или голландцев, не задумываясь, правы они или нет, но требовать от них открыть огонь по однотипному кораблю, по британскому судну, которое, насколько ему было известно, все еще продолжает нести боевой вымпел и георгиевский крест, может вызвать у них заминку, если он станет призывать их к этому, не сделав предварительных разъяснений. Ни один здравомыслящий офицер в обычных обстоятельствах никогда не произнесет в разговоре с командой слова «мятеж»: какой укротитель тигров станет напоминать льву, что тот сильнее его.
Рассвет почти наступил.
Не будете ли вы любезны собрать людей, мистер Фримен? Я хочу обратиться к ним.
— Есть, сэр.
Дудки засвистели по всему кораблю, нижняя вахта хлынула наверх через люк и сонно побрела к корме. Бедолаги лишились часа сна из-за того, что наступление рассвета столь неудачным образом не совпало с окончанием вахты. Хорнблауэр огляделся вокруг в поисках возвышенного места, с которого он мог бы обратиться к ним — на судне с плоской палубой, каким являлось «Порта Коэльи», говорить, обращаясь с квартердека к шкафуту, не предоставляло преимуществ. Он забрался на фальшборт, ухватившись рукой, для сохранения равновесия, за ванту грот-мачты.
— Матросы, — сказал он, — возможно, вы думаете, зачем вас послали сюда?
Может быть и думали, но люди, стоящие в строю перед ним — сонные, апатичные, проголодавшиеся — не выказывали особых признаков заинтересованности.
— Задумываетесь ли вы над тем, почему меня послали в море вместе с вами?
Господи, конечно, они задумывались над этим. Наверняка на нижней палубе высказывались догадки — зачем настоящий коммодор, и не просто коммодор, а легендарный Хорнблауэр, вышел в море всего лишь на восемнадцатипушечном бриге. Лестно было видеть, что строй выказал признаки интереса, головы приподнялись. Хорнблауэр проклинал себя за то, что прибег к использованию риторических уловок, а еще больше — за злоупотребление своей личной славой.
— На флоте совершен подлый поступок, — продолжал Хорнблауэр, — британские моряки опозорили себя. Они затеяли мятеж прямо на виду у противника.
Не было никакого сомнения, что теперь его слушали очень внимательно. Он произнес слово «мятеж» перед этими рабами свистка и плети. Мятеж — лекарство от всех их несчастий, которое дает им освобождение от их тяжелой жизни, жестокости и опасности, плохой пищи и лишения всех радостей бытия. Один экипаж уже взбунтовался. Почему бы им не поступить также? Он должен был рассказать им о «Флейме», напомнить, что рядом лежит берег Франции, где Бонапарт охотно осыплет золотым дождем британских моряков, которые сдадут ему британский военный корабль. Хорнблауэр сделал так, чтобы в его голосе прозвучала нота презрения.
— Команда «Флейма», однотипного с вашим корабля, сотворила такое. Сейчас они прячутся здесь, в самом заливе Сены. Все обернулись против них. Французам не нужны мятежники, и наша задача — выкурить этих крыс из их нор. Они предали Англию, забыли свой долг перед королем и страной. Полагаю, что большинство из них — честные, но недалекие люди, которые позволили нескольким мерзавцам сбить себя с пути. Именно эти мерзавцы должны дорого заплатить за свою подлость, и нам следует не дать им никакого шанса на спасение. Если они безумны до такой степени, чтобы пойти на открытое сражение, мы должны сразиться с ними. Если они сдадутся без кровопролития, им это зачтется на суде. Я не сторонник кровопролития, если можно его избежать — вы также хорошо, как и я, знаете, что ядро убивает, не спрашивая, кто перед ним — негодяй или просто глупец. Но если они хотят кровопролития — они его получат.
