Ознакомительная версия.
Мы бродили по Мадуродаму часа три, поражаясь продуманности и искусству устроителей. Это ведь не только архитектурный музей — это и инженерный музей, и краеведческий. Достаточно поглядеть на деревенские дома в типичном голландском стиле, со скошенным уголком камышовой крыши на фасаде — точь-в-точь как челка у грустного пони. Это и гидротехнический музей, где представлены дамбы и функционирующие шлюзы, и промышленный. Вот, к примеру, нефтяная платформа в Северном море, жужжит только что севший вертолет… Аэропорт с трехметровыми «боингами» и «аэробусами»… Набитый зрителями стадион…
Было уже около трех часов дня, и мы проголодались. Возмутительно, что уже после возвращения в Стокгольм Альберт прислал мне конспект путешествия, где он каждый раз, когда речь шла о еде, использовал следующую формулу: «Тут Сергей захотел есть, и мы пошли искать ресторан».
Я давно заметил, что некоторым очень трудно признаться, что они хотят есть. Например, моя жена Таня. Если в гостях нас спрашивают, не голодны ли мы, она всегда отвечает:
— Нет, что вы, спасибо.
— Вообще-то, я бы что-нибудь съел, — честно говорю я.
Хозяйка накрывает на стол, и Таня съедает втрое больше моего.
Итак, я захотел есть.
По мере приближения к центру Схевенингена все более ощущалась атмосфера большого курорта — сочетание старинных и супермодернистских зданий отелей, обилие дорогих машин и магазинов, а самое главное — полная невозможность найти место для стоянки. Наконец мы нашли парковку где-то на горе, совершенно на отшибе, километрах в полутора от ближайшего ресторана. Мы с Таней, поскольку у нас в этот день была годовщина свадьбы, пригласили Альберта на хороший обед, предоставив ему, как знатоку местности, выбрать ресторан. Он сказал, что такой торжественный случай следует отметить в ресторане на пирсе, уходящем в море метров на пятьсот. До пирса было еще с километр, но мы мужественно преодолели и это расстояние и наконец оказались в приятном круглом зале с большими окнами, окруженном со всех сторон водой.
За столиком рядом с нами сидела тоненькая девушка студенческого вида. Перед ней стоял стакан чая и лежал огромный кусок торта — сектор, словно бы вырезанный из гигантской диаграммы. Плотно уложенная алая клубника была покрыта тонким слоем прозрачной и на вид очень сладкой сверкающей глазури. К торту подали крошечную вилочку, и казалось, что с такой вилочкой она не справится со своим тортом до вечера. Но ничего подобного! Она, помогая худеньким пальчиком, грузила, как сено на вилы, огромные куски и отправляла весь навильник в широко раскрытый рот. Ее спутник, рыжий паренек с крупными сиреневыми веснушками, смотрел на нее как завороженный.
Мы заказали горчичный суп по местному рецепту и жаренные в оливковом масле моллюски в тонкой сетке каких-то изысканных водорослей. У официанта, подошедшего нас обслужить, был такой вид, как будто он только что выпил стакан уксуса или потерял близкого человека, а может быть и даже скорее всего — и то и другое. Его тяжелое душевное и физическое состояние самым непосредственным образом сказалось на обслуживании — мы провели в ресторане два с половиной часа, постоянно пытаясь напомнить ему то об одном, то о другом, на что он с отсутствующим видом кивал и тут же забывал, погруженный в свои невеселые думы.
Огорчение этого глубоко несчастного человека передалось и нам. Мы бессмысленно теряли время, а в этот день было запланировано посмотреть и Гаагу. Я от нечего делать наблюдал за худой спиной какого-то господина в светлом костюме, с тонким седым венчиком на затылке. Он периодически что-то выпивал, что — видно не было, но, судя по браво откидываемому каждый раз локтю, что-то крепкое. Шея его постепенно наливалась кровью. Когда он наконец встал и твердой походкой пошел к выходу, я увидел, что он очень стар. Он перехватил мой взгляд, слегка развел руками и довольно прикрыл глаза — дескать, все мы грешны… Веки были пергаментно-тонкими, и под ними четко обрисовывались шары глазных яблок.
Наконец, раздраженные и уставшие, мы расплатились по счету и выбрались из этого ресторана. За это время заметно похолодало, поднялся пронизывающий ветер, и, добираясь до стоянки, мы порядком окоченели. Зато в машине было тепло и уютно, я включил музыкальный канал радио, и мы поехали в Гаагу.
Как я уже говорил, Схевенинген практически является пригородом и гаванью Гааги, так что дорога в столицу была недлинной. Поставив машину недалеко от центра, мы пошли бродить. В этот день продолжались празднования, посвященные дню рождения королевы, все музеи были закрыты, чем я, честно говоря, нимало не огорчился — на музеи у меня уже не было душевных сил. Интереснее было просто бродить — Гаага оказалась защищенной от холодного ветра гораздо лучше, чем продуваемый с моря Схевенинген.
В этот день я впервые увидел воочию голландский способ есть селедку — Альберт мне рассказывал, но я не верил. Дело происходит так. Стоит голландец около селедочного ларька — там селедочный ларек выполняет ту же функцию, что сосисочные ларьки в остальной Европе. Так вот, стоит себе голландец (в описываемом мной случае — голландка) у ларька, в левой руке держит рюмку дженевера, а в правой — целую свежесоленую селедку, правда без головы. Он (она) держит ее за хвост. Затем правая рука с селедкой возносится высоко над головой, а левая с рюмкой начинает свой путь ко рту.
Я бы очень рекомендовал моим дорогим читателям, читая этот отрывок, повторять всю, так сказать, хореографию описываемого аттракциона. Дженевер можно заменить рюмкой водки, а вместо селедки вполне подойдет, скажем, ломтик копченого сала, такого, какое мастера были приготовлять поволжские немцы до того, как уехали в Германию, где теперь покупают копченое сало в супермаркетах. Супермаркеты, конечно, хороши в смысле предлагаемых удобств, но в изготовлении копченого сала не могут сравниться ни с Подлесным, ни с Марксом[1], где к тому же варили превосходное пиво.
Итак, по мере выпивания рюмки голова все более запрокидывается, так что к тому моменту, когда выпит последний глоток, взгляд выпивающего обращен строго вверх — на висящую у него над головой и на какую-то долю секунды недоступную и манящую своей притворной недоступностью селедку. В этот момент правая рука плавно опускается, и селедка целиком исчезает во рту. Через несколько секунд рука вновь поднимается — но селедки уже в ней нет, только хвост и жалкий субтильный хребетик.
Я, не веря своим глазам, уставился на эту прилично одетую даму. Ее глаза на какое-то время остекленели, но потом она перехватила мой взгляд и, по-товарищески подмигнув и боднув в мою сторону головой — что, мол, завидно? — хлопотливо кинулась собирать разбежавшихся во время священнодействия детей. Задача не из простых, поскольку чуть ли не у всей ребятни на головах были надувные оранжевые короны.
Ознакомительная версия.
