Работа была трудная, платили нам мало; единственное, что нас поддерживало, — это твердая уверенность в насущности просвещения и воспитания для наших соотечественников и соотечественниц. Человечество изобрело немало игр, но ни одна из них не завоевала такого всеобщего признания, как игра в школу. Вы собираете шестерых ребятишек, усаживаете их на ступеньки, а сами прохаживаетесь взад-вперед, держа в одной руке книгу, а в другой — палку. Мы играем в школу в детстве, играем в отрочестве, играем в зрелом возрасте, играем даже, когда, еле передвигая ноги, плетемся к могиле. Игра эта не приедается, играть в нее можно без конца. У нее лишь один недостаток: детям не меньше вашего хочется взять в руку указку и книгу. Вот почему, несмотря на все свои отрицательные стороны, профессия журналиста столь популярна: каждый журналист чувствует себя тем самым учителем, который прохаживается взад-вперед с указкой и книгой. А Правительство, Общество, Классы и Массы, Литература и Искусство — это дети, сидящие перед ним на ступеньках. Он их просвещает и воспитывает.
Но я отвлекся. Работу в редакции я вспомнил, чтобы была понятна причина моего нежелания служить источником полезной информации. А теперь вернемся к нашей истории.
Один читатель, назвавшийся «Воздухоплавателем», просил нас написать, как получить водород. Нет ничего проще, чем получить водород, — в этом я убедился, изучив и проштудировав всю необъятную литературу по этому вопросу, имеющуюся в библиотеке Британского музея; и тем не менее я счел необходимым предупредить «Воздухоплавателя» о возможности несчастного случая и призвал его принять все меры предосторожности. И что же вы думаете? Через десять дней в редакцию заявилась цветущая краснолицая дама, волоча за собой некое существо, оказавшееся при ближайшем рассмотрении ее двенадцатилетним сыном. Лицо мальчика было на редкость невыразительным. Мать подтолкнула его к моему столу, сдернула с него шапку, и тут я понял, что с ним произошло. Бровей на лице не было совсем, а вместо волос голова была покрыта каким-то порошком, отчего походила на крутое яйцо, очищенное от скорлупы и посыпанное черным перцем.
— Еще неделю назад это был очаровательный мальчик с кудрявыми волосами, — сообщила мамаша. Судя по ее тону, история на этом не кончалась.
— Что с ним стряслось? — полюбопытствовал владелец нашего издания.
— Вот, полюбуйтесь, — и мамаша вынула из муфты номер нашего журнала за прошлую неделю, где моя статья о водороде была обведена карандашом. Шеф взял номер и внимательно прочитал статью.
— Стало быть, это и есть «Воздухоплаватель»? — догадался он.
— Именно! Бедное, доверчивое дитя! А теперь взгляните на него!
— Может, волосы еще отрастут? — высказал осторожное предположение шеф.
— Может, и отрастут, — воскликнула мамаша, повысив голос, — а может, и нет. Мне хотелось бы знать, что бы вы могли для ребенка сделать.
Шеф посоветовал помыть мальчику голову. В первый момент мне показалось, что мамаша вот-вот накинется на него с кулаками, она, однако, решила ограничиться словами. Выяснилось, что пришла она не столько за советом, сколько за денежной компенсацией. Попутно она поделилась с нами своими наблюдениями относительно нашего журнала, его направления, практической ценности, его притязаний на поддержку общественности, а также относительно умственных способностей его сотрудников.
— Нашей вины я тут, признаться, не вижу, — возразил шеф (человек он был весьма деликатный). — Мальчик задал вопрос — и получил ответ.
— Ах, вы еще и смеетесь?! — вскричала мамаша. (Шефу и в голову не приходило смеяться: легкомыслие не относится к числу его недостатков.) — Сейчас вы у меня попляшете! И оглянуться не успеете! — заявила мамаша с такой решительностью, что мы оба, дрожа как зайцы, поспешили попрятаться каждый за свой стул. — Одно движение — и с вашими головами будет то же самое! — То есть то же самое, что и с головой ее сыночка, смекнул я. Тут она поделилась своими наблюдениями относительно внешности шефа, причем в выражениях не стеснялась. Неприятная это была женщина, ничего не скажешь.
По-моему, выполни она свою угрозу, дело ее было бы проиграно; однако шеф был достаточно искушен в вопросах юриспруденции и поэтому придерживался принципа никогда не связываться с законом. Вот что он по этому поводу говорил:
«Если меня остановят на улице и потребуют снять часы, я откажусь. Если мне станут угрожать силой, я почти наверняка стану защищаться, хотя драться не умею. Если же грабитель пригрозит востребовать часы по суду, я без разговоров отдам их ему и буду считать, что еще дешево отделался».
Он утихомирил краснолицую мамашу, уплатив ей пять фунтов — весь наш месячный доход, и она ушла, забрав с собой своего покалеченного отпрыска. После ее ухода шеф очень мягко сказал мне:
— Не подумайте только, что я вас в чем-то виню; это не вина — это судьба, рок. Занимайтесь вопросами нравственности и критикой — это у вас хорошо получается; но вести и впредь рубрику «Полезные советы» я вам не советую. Как я уже сказал, вы здесь ни при чем. В вашем материале все верно, придраться не к чему — просто вам не повезло.
Как я жалею, что не последовал его совету, от каких напастей я избавил бы и себя, и окружающих! Уж не знаю почему, но мои советы до добра не доводят. Если я возьмусь объяснить кому-нибудь, как лучше добраться из Лондона в Рим, то можете быть уверены: либо этот человек потеряет багаж в Швейцарии, либо потерпит кораблекрушение в Ла-Манше. Если я посоветую кому-нибудь купить фотоаппарат, то в Германии человека этого арестуют по подозрению в шпионаже. Мне, например, стоило немалых трудов объяснить одному человеку, как ему поступить, чтобы жениться на сестре покойной жены, проживающей в Стокгольме. Я узнал, когда отходит стокгольмский пароход из Гулля, в каких отелях лучше остановиться. Сведения, которыми я снабдил его, были получены из самых достоверных источников — и тем не менее со мной он больше не разговаривает.
Вот почему мне приходится сдерживать свою страсть к полезным советам; вот почему в этой книге вы не найдете ничего — или почти ничего — хотя бы отдаленно напоминающего практические рекомендации.
Тут не будет ни описаний городов, ни памятников архитектуры, ни исторических реминисценций, ни нравоучений.
Я как-то спросил одного просвещенного иностранца, что он думает о Лондоне.
— Это очень большой город, — сказал он.
— А что вас в Лондоне больше всего поразило?
— Люди.
— Что бы вы сказали о Лондоне в сравнении с другими городами — Парижем, Римом, Берлином?
