— Листва была слишком густа, сэр.
— Отлично, — похвалил учитель. — Итак, девушка жила в сыром и мрачном лесу, где кроны деревьев сплетались так густо, что сквозь них не проникали солнечные лучи. Ну, а что же росло в этом лесу?
Он вызвал четвертого ученика.
— Мне кажется, деревья, сэр.
— А еще что?
— Грибы, сэр, — ответил ученик после паузы.
Насчет грибов учитель и сам не был уверен, но, заглянув в текст, он убедился, что мальчик был прав.
— Правильно, — согласился учитель, — в лесу росли грибы. А еще что? Что находится в лесу под деревьями?
— Земля, сэр.
— Нет-нет. Что растет в лесу, кроме деревьев?
— Ах да, сэр, кусты, сэр.
— Кусты. Что ж, отлично. Пойдем дальше. В лесу росли деревья и кусты. А что еще?
Он вызвал самого маленького мальчика с первой парты. Поэтический лес его совершенно не интересовал, и он коротал время, играя сам с собой в крестики-нолики. Крайне недовольный тем, что его оторвали от увлекательного занятия, он все же счел своим долгом придать разнообразия скудной растительности сырого и мрачного леса и назвал чернику. Тут он ошибся: о чернике в стихотворении и речи не было.
— У Клобстока все еда на уме, — прокомментировал его ответ учитель, гордившийся своим остроумием. Класс рассмеялся, и учителю это понравилось.
— А теперь ты, — продолжал он, указывая на мальчика в среднем ряду, — что еще было в лесу, кроме деревьев и кустов?
— Поток, сэр.
— Правильно. И что же делал поток?
— Журчал, сэр.
— Нет-нет. Журчат ручьи, а потоки…
— …ревут, сэр.
— Правильно, поток ревел. А почему он ревел?
Это был трудный вопрос. Один мальчик — умом он не блистал — высказал предположение, что поток ревел из-за девушки.
Тогда учитель задал наводящий вопрос:
— Когда он ревел?
Третий ученик опять поспешил нам на выручку, объяснив, что поток ревел, когда ударялся о камни. Тут, по-моему, многие из нас подумали, что поток, который ревет по столь ничтожному поводу, должно быть, порядочный трус; другой бы на его месте молча потер ушибленное место и пошел бы дальше. Поток, который ревет всякий раз, как падает на камни, — жалкий хлюпик… впрочем, учитель, судя по всему, ответом остался доволен.
— А кто еще жил в лесу, кроме девушки?
— Птицы, сэр.
— Да, в лесу жили птицы. А кто еще?
Кроме птиц, мы ничего придумать не могли.
— Ну, — сказал учитель. — Как называется животное с пушистым хвостом, которое бегает по деревьям?
Мы немного подумали, и затем кто-то назвал кошку.
И ошибся — о кошках поэт ничего не говорит, белки — вот чего добивался от нас учитель.
Что еще было в лесу, я уже забыл. Помню, что было небо. Выйдя на поляну, можно было, если задрать голову, увидеть его; небо часто затягивалось тучами, и девушка время от времени, если я не ошибаюсь, попадала под дождь.
Я припомнил эту историю в связи с литературными описаниями природы. Мне до сих пор не вполне понятно, почему учителю показалось недостаточным описание леса, сделанное первым мальчиком. Отдавая должное поэту, мы все же должны признать, что лес был «самым обыкновенным лесом» и иным быть не мог.
Я мог бы дать подробнейшее описание Шварцвальда. Я мог бы перевести Хебеля, воспевшего Шварцвальд. На многие страницы я мог бы растянуть описание диких ущелий и обжитых долин, горных склонов, покрытых соснами, скалистых вершин, пенящихся потоков (в тех местах, где аккуратные немцы не успели навести порядок и не упрятали их в трубы или не пустили по желобам), беленьких деревушек, заброшенных хуторов.
Но есть у меня серьезное подозрение, что всего этого читать вы не станете. А на тот случай, если среди моих читателей попадутся все же люди добросовестные или, избави Бог, слабоумные, я — поскольку давно уже все сказано и написано — изложу вам свои впечатления простым языком обыкновенного путеводителя:
«Живописный горный район, ограниченный с юга и запада долиной Рейна, куда шумно низвергаются его многочисленные притоки. Горный массив состоит в основном из различных пород песчаника и гранита; невысокие вершины густо поросли сосновым лесом. Район обильно орошается многочисленными реками; плодородные равнины густо заселены; развито земледелие. Гостиницы хорошие, но туристам рекомендуется осмотрительность при дегустации местных вин».
Как мы попала в Ганновер. — Что за границей лучше, чем у нас. — Как в английской школе учат говорить на иностранном языке. — Как все было на самом деле. — Французская шутка для британской молодежи. — Родительские чувства Гарриса. — Искусство поливать улицы. — Патриотизм Джорджа. — Что должен был сделать Гаррис. — Что он сделал. — Мы спасаем Гаррису жизнь. — Бессонный город. — Лошадь в роли критика.
В пятницу мы прибыли в Гамбург; путешествие по морю прошло спокойно и без всяких происшествий. А из Гамбурга мы отправились в Берлин через Ганновер. Это не самый прямой путь. Объяснить, что нас занесло в Ганновер, я могу лишь словами одного негра, который объяснял суду, как он очутился в курятнике местного священника.
— Да, сэр, полицейский не врет, сэр; я был там, сэр.
— Значит, ты этого не отрицаешь? А теперь объясни нам, что ты делал в курятнике пастора Абрахама в двенадцать ночи с мешком в руках?
— Сейчас все объясню, сэр. Я отнес масса Джордану мешок дынь. Ну, а масса Джордан — добрый человек, вот он и пригласил меня зайти.
— И что дальше?
— Да, сэр, очень добрый человек этот масса Джордан. У него мы сидели, и все разговоры разговаривали…
— Понятно. Но мы хотим знать, что ты делал в курятнике пастора.
— Это-то я вам и собираюсь объяснить, сэр. Когда я уходил от масса Джордана, было уже поздно. И дернул же меня черт ступить не с той ноги! Ну, Улисс, сказал я себе, влип ты, задаст тебе твоя старуха. Ох и болтлива же она у меня, сэр, ох и болтлива…
— Ладно, Бог с ней, с твоей старухой, есть в городе и поболтливее. Если ты шел домой от мистера Джордана, как ты попал к пастору Абрахаму? Ведь это совсем не по пути?
— Это-то я и собираюсь объяснить, сэр.
— И как же ты это объяснишь, интересно знать?
— Думаю, я с дороги сбился, сэр.
Вот и мы тоже сбились с дороги.
На первый взгляд Ганновер кажется неинтересным городом, но со временем он начинает нравиться все больше и больше. По сути дела, это не один, а два города. Город современных широких, красивых улиц и живописных парков существует бок о бок с городом шестнадцатого века, где старые бревенчатые дома нависли над узкими переулками, где за низкими подворотнями расположились дворики с галереями, в которых когда-то стояли оседланные кони или запряженная шестеркой карета, поджидая богатого торговца и его флегматичную, дородную фрау, и где сейчас взапуски носятся дети и цыплята, а на резных балконах полощется выцветшее белье…
